Андрэ Нортон - Знак кота

Надеюсь, теперь Сиггура довольна… она соприкоснулась с тем, чего никогда не испытает Кура. А про её тайную зависть к Куре я знал хорошо. Слишком часто мне приходилось возить на рынок кривобокие, странных форм сосуды, которые она громогласно провозглашала шедеврами нового искусства. Покупатели либо поднимали их на смех, либо просто пожимали плечами. Теперь ей больше не нужно тужиться, стараясь сравниться с Курой, нет, теперь она выберет себе одного из претендентов, демонстрирующих перед ней свои достоинства, — если уже не выбрала! — и умчит с ним прочь, чтобы заложить свой собственный дом.

А рынок… как бы мысли мои ни рвались в сторону с тропы моей памяти, я вспомню и это. На рынке меня всегда принимали как равного. Там я и встретил Равингу, странствующую кукольницу из Вапалы.

И там я встретил Мяу… Моя ладонь нащупала пустоту, глаза наполнились влагой, горло стиснула боль, словно отцова плеть привычно прошлась по плечам.

Котти — наши друзья, наши спутники, наша удача. Они гораздо меньше диких пустынных котов, которых люди вполне обоснованно боятся, но у них тот же гордый взгляд и та же независимость духа, что и у самого императорского Голубого Леопарда, символа имперской власти.

Мяу выбрала меня на рынке в Мелоа. Она совсем недавно покинула некий закуток, где родила её мать, но и в котенке уже проглядывало всё достоинство и ум этих созданий. Она шла ко мне, как королева, её белая пушистая шёрстка была украшена пятнышками — чёрными, как оникс, и оранжевыми, как лучший агат. Она была бесценнейшим сокровищем, и с той минуты я всецело принадлежал ей.

С той минуты мы стали, как кровные братья, о которых слагают песни барды — товарищи, между которыми ничто не могло встать. Она гордо усаживалась рядом с товарами, которые я привозил на рынок, она делила со мной обед и устраивалась рядом, когда я ложился спать. И это именно она…

Я вскинул голову. Раньше я не задумывался об этом, но сейчас восстановил в памяти все подробности. Да, это именно Мяу позвала меня тогда своим особенным зовом, тихим и тревожным, и побежала вперёд, указывая дорогу к палатке Равинги, кукольницы.

За прилавком Равинги не было, вместо неё там сидела помощница, которую я видел до этого лишь пару раз. Девушка была стройной, белокурой, как и все вапалане, но с чуть более тёмной, чем у Равинги, кожей, словно она долго жила в нашей жаркой стране.

За палаткой Равинга гладила по голове большого вьючного яка. У животного подгибались ноги, он нервно мотал головой. Равинга сразу же заметила меня и жестом позвала к себе, отступая в сторону, всем было известно, что я могу вылечить захворавшую скотину.

Казалось, бедную тварь действительно что-то беспокоило, и я подумал, что, должно быть, в густую длинную шерсть зверя забрался соляной клещ. Эти паразиты иногда водятся вокруг озёр с водорослями, как раз там, где пасутся яки; они доводят беззащитное животное до полного изнеможения, впиваясь ему в шкуру. Я вынул из пояса скребницу и стал искать, поднимая и расчёсывая шерсть.

Однако то, что я нашёл, было совсем не похоже на тёмно-зелёного, покрытого слизью паразита. Крошечный мешочек, словно нарочно вплетённый в пряди шерсти. Я сменил скребницу на нож и срезал эту штуку. Оказавшись у меня на ладони, она открылась, и я увидел зуб.

Песчаные крысы — проклятие моего народа. Мы убиваем их на месте, я сам убил первую крысу ещё в детстве и с тех пор прикончил их множество — ведь они пачкают и отравляют поля водорослей. Я сразу понял, что передо мной клык, принадлежащий одной из этих тварей. В нескольких местах он был поцарапан, и царапины, наполненные красной краской, образовывали незнакомый мне узор.

Я услышал, как испуганно зашипела девчонка-помощница. Но ещё прежде того Равинга, стукнув меня по руке, выбила кусочек кожи и его незамысловатое содержание на землю. Затем она двумя камнями — двумя жёлтыми каменными плитками, неизвестно откуда возникшими у неё в руках, — стиснула крысиный клык и повернула их, как жернова, которыми стирают в порошок краску. Вверх взвилось облачко дыма, пахнуло отвратительной вонью. Когда Равинга разняла камни, наземь высыпалось только немного белого пепла, который она поспешила втоптать в песок.

Потом кукольница пристально всмотрелась в меня. Кажется, взгляд сё был вопрошающим. У меня тоже имелись вопросы — множество вопросов. Но я не мог даже рта открыть. Её рука потянулась к мешочку на поясе, и она вытащила оттуда что-то блестящее.

— Нет! — девчонка протестующе вытянула руку, смерив меня хмурым, неприязненным взглядом.

— Да! — возразила Равинга. Она шагнула ко мне, и я увидел в руках женщины круглый медальон на цепочке. Повинуясь её жесту, я склонил голову, цепочка скользнула мне на шею, я опустил глаза и увидел у себя на груди искусно сделанную маску песчаного кота из старинного червонного золота, какое в наши дни увидишь нечасто. Благодаря Куре я понимал, что такое настоящее мастерство, и до сих пор полагал, что никто не может сравниться с моей сестрой, но такого ещё не видел. Желтые камешки-глаза сверкали почти как живые.

— Тебе, — сказала Равинга. Затем она повторила несколько слов, которых я не понял, и, вернувшись к обычному языку, добавила:

— Это твоё и только твоё. И будет это ключ к предназначенному. Не потеряй его.

Когда же я возразил, промямлив, что такой медальон стоит целого состояния, она только покачала головой.

— Он сам выбирает свой путь. Теперь он твой… и может… — тут она нахмурила брови, — нет, не мне предсказывать судьбу других. Возьми это, Хинккель, и узнай сам.

В тот день счастье ещё раз улыбнулась мне — я купил отличный кусок необработанной бирюзы, которому, я знал, Кура очень обрадуется. Поэтому я спокойно возвращался домой, Мяу пела свои гортанные песенки, устроившись в тюках на спине у яка, а кошачья голова с камешками-глазами покачивалась у меня на груди.

Однако совсем скоро я понял, что ошибался, принимая нежданный дар Равинги за знак доброй удачи. Я понял это даже слишком быстро, не успев даже возвратиться на скалистый остров, родину моего Дома. Путешествовать лучше всего ночью, а никак не под испепеляющим полуденным жаром, и мимо последнего дорожного знака, каменной фигуры кота-хранителя, я прошёл уже на рассвете, усталый, еле передвигая ноги. Меня встречали Кура и мой брат.

Я ожидал, что Кура выйдет навстречу: ей всегда не терпелось узнать, как я продал сделанные ею украшения и какое сырьё купил, чтобы пополнить запасы. Но чтоб такой интерес проявил Каликку — это было что-то новое…

Как обычно, он яростно нахлёстывал своего орикса. Любое животное Каликку усмирял железной рукой, и его ориксы становились такими свирепыми, что никто из нашей семьи не осмеливался приближаться к ним. Брат всегда чувствовал себя обделённым: дни войн, когда кланы вставали друг против друга в открытом бою, канули в прошлое. С тоскливым интересом и вниманием слушал он рассказы отца о минувших битвах. На его же долю остались только охота да погони за грабителями караванов. Ну как тут стать героем?