Рассел Малкахи - Горец _ Чужие _ Чернокнижник (сборник)

— Увы, бедный Йорик! Я знал его, Горацио.

Теперь надо вскинуть глаза и держать, держать выражение «познания бренности всего земного».

В этот момент раздался несильный треск разрядов, будто небольшая молния пробила крышу старого театра. Между Гамлетом (Мак-Кормиком) и Горацио (Стивеном Блеком) неизвестно как очутился шотландец — ну да, натуральный шотландец в охотничьем камзоле, таком старом, что всё уж забыли, в каком веке был моден его необычный покрой. Неизвестно откуда появился — и без тени смущения стоит на сцене и руками отвешивает реверанс.

Мак-Кормик никогда раньше не встречал этого человека. Но выражение его умных глаз, его улыбка… Где-то актер их видел раньше. Мелькнуло страшное подозрение: американский комик Стерри? Мак-Кормик слышал, что тот гастролирует где-то здесь, в Шотландии. В театральном мире ходили многочисленные легенды о розыгрышах, на которые американец был большой мастер. Мизансцена была именно в его духе. «Ловушка! Идиотов-могильщиков тоже подсунули», — Мак-Кормик с ужасом думал о том, что сейчас начнется в театре. Уже слышались смешки и недоуменные вопросы в зале. Стивен Блек застыл столбом от удивления, так и стоит с отвисшей челюстью. Мак-Кормик сам с трудом удержался от смеха при виде бесконечной ошарашенности партнера. Через мгновение к нему вернулось утраченное самообладание, и первый трагик Великобритании решил принять вызов первого комика Америки. Мак-Кормик снова начал монолог Гамлета: «Мой бедный Йорик! Я знал его, Горацио».

С интересом выслушав сообщение и недоуменно оглядев череп, незнакомец повторил свой реверанс и, заранеё извиняя ненормального с черепом, вежливо представился:

— Вообще-то меня зовут Рамирес.

У Гамлета непроизвольно вырвался первый смешок. Смех нарастал и в зале. Провал становился неминуемым, и, признавая свое поражение, Мак-Кормик умоляюще прошептал комику:

— Пожалуйста, уходите отсюда.

Нет, капкан захлопнулся. Этот так называемый Рамирес использует шанс до конца. С самым непосредственным видом еще раз извиняется, отвешивая второй поклон, и задумчиво пристраивается за спиной, делает вид, что вслушивается в наверняка знакомый с детства монолог.

— Человек бесконечно остроумный, чудеснейший выдумщик, он тысячу раз носил меня на спине. У меня ком к горлу подступает при одной мысли… — пытался продолжать Мак-Кормик.

Он был великий трагик. В этом месте зал обычно рыдал, но теперь всё зрители давились от смеха.

Рамирес, заложив руки за спину, вышагивал вслед за чудаком в замызганном кафтане с мечом — явно знатным, но обедневшим дворянином — и удивленно вслушивался в его горячечный бред.

— Простите, что помешал вашему разговору, но…

Мак-Кормик чересчур зачастил, услышав за спиной начало явно заранеё отрепетированной реплики. Он решил портить игру соперника, не давая тому произносить «домашние заготовки» и выдавать их за экспромты.

— Я тысячу раз беседовал с ним в моем воображении, а теперь как отвратительно мне себе это представить. Здесь были губы, которые я целовал сам не знаю сколько раз…

Рамирес недоумевал: кто решился доверить сумасшедшему оружие? То, что сейчас услышал собственными ушами, не укладывалось в голове. более очевидных признаков потери рассудка и быть не могло. Даже товарищ чудака раскрыл рот в изумлении. Видимо, помрачение разума начало проявляться только что. Возможно, причиной этому стало его, Рамиреса, неожиданное появление. Тогда для бедняги еще не всё потеряно. Можно попытаться ненавязчиво вернуть помутившийся рассудок к действительности:

— Сэр, конечно, что бы вы ни чувствовали, господа, друг к другу, но разговаривать с пустым черепом — это, знаете ли…

Все, всё было кончено. Этот Рамирес добил его окончательно. Нервы Мак-Кормика не выдержали. На смех в зале он уже не обращал внимания. Забыл и о трещине в черепе, отпустил её пальцем — и Йорик при каждом шаге глухо пощелкивал беззубым ртом. С каким удовольствием Мак-Кормик повыбивал бы ровно поблескивающие зубы Рамиреса. Не беда, что тот и ростом повыше и в плечах пошире. Ведь он, Мак-Кормик, шотландец!

— В чем дело? Что за срань ты несешь, дерьмовая голова?

Рамирес опешил: такого он еще не слышал на Земле. Но фраза сразу же понравилась своей звучностью.

— Что такое дерьмовая голова? — спросил он.

Мак-Кормик просиял. Теперь он был готов простить Рамиресу сорванное представление, наверняка угробленную карьеру трагика. Всемирно известный актер, возвышенный в монологах и неземных страстях на сцене, в жизни оказался простым коллекционером бранных выражений. Черт побери, этот Рамирес начинал ему нравиться. Да и вообще, смех в зале намного приятнеё слез. Напряжение на сцене стало спадать, но тут на выручку артисту выбежал вызванный кем-то менеджер труппы — широкоплечий и плотный папаша Кирстон. В нем было пудов шесть мощного, полного энергии тела. Всюду опаздывая, он возмещал потери времени тем, что при появлении начинал действовать сразу же. Выскочив из-за кулис, Кирстон замахал руками, крикнул Рамиресу:

— Уходите со сцены!

Мак-Кормик, внимательно наблюдавший за Санчесом, мог поклясться, что при слове «сцена» в глазах Рамиреса мелькнуло озарение. Просветлевшим взглядом обвел тот партер, галерку, сцену, потом перевел взгляд на него, Мак-Кормика.

— Прошу извинить.

«Ты смотри, в Гленко появился театр», — Рамирес представил, как его появление должны были воспринять зрители и актеры, и усмехнулся. Играть так играть! Рамирес без всякого смущения поклонился публике и трагически продекламировал:

— Пожалуй, действительно достаточно этих бесполезных слов. Мне пора, пора в путь!

Рамирес направился к выходу. Горец смог материализовать его на Земле, у него хватило на это энергии. Вероятно, у Мак-Левуда состоялся поединок с кем-то из бессмертных. Возможно, Конору сейчас грозит опасность. Если так, то стоило вооружиться. Рамирес резко повернулся, подошел к Мак-Кормику и вытащил у него из ножен меч. Слава Богу, клинок был не бутафорский. Дурачась от радости, Рамирес поклонился обезоруженному Мак-Кормику:

— Прощай, дерьмовая голова! — потом отвесил реверанс публике, захлебывающейся от восторга: — Прощайте и вы! — и размашисто пошагал в свой далекий путь.

Мак-Кормика самый злейший враг не упрекнул бы в тугодумии. Конечно, незнакомец не был великим комиком Стерри. Но кто он, этот Рамирес, Мак-Кормик не знал. Он только мог поклясться, что в зрительном зале, а, может, и во всей Англии никто не объяснит, откуда взялся таинственный шотландец в старинном охотничьем камзоле. Великий трагик не удивился бы, увидев как Рамирес у выхода из театра задержался у зеркала внимательно рассматривая свое отображение, как, удовлетворенно пригладив лысеющую голову и поправив за поясом меч, хмыкнул: