Степан Кайманов - Практическая антимагия

– Тогда… – Агент с непониманием поглядел на меня. – Зачем она им?

– Кое-что ей досталось от меня, – со вздохом ответил я. – Слышал про Близнецов?

– Угу-м. А разве они существуют?

– Уверен.

– Твоя дочь – она как Близнецы?

– И да, и нет. Близнецы – это Сосуды для хранения магии. Два живых сосуда, способных держать измененную магию годами, в отличие от колдовского стекла и одлайского дерева. Но Лиля не только может хранить в своем теле заклинания, но и способна сберечь магиату.

– Никогда о такой не слышал. Это что – особая магия?

– Чистая магия. То, что превращается в огненные шары, вихри, молнии и прочую магическую дребедень. Магиата как металл, из которого колдун может выковать шлем, меч или щит.

– И откуда она берется?

– Из колдовских тел. Она рождается там, и только там.

– Интересно было бы на нее посмотреть.

– Не получится.

– Почему?

– Потому что я еще не встречал колдуна, который видел бы магиату.

– Но… как тогда они о ней узнали?

– Я же не говорил, что все они лишены этого дара.

– А ты? Ты ее видишь?

Я кивнул.

– И?

– Ничего особенного. Всего лишь облако разноцветной пыли. Но это не самая лучшая из моих способностей.

– А какая – самая?

– Я могу управлять магией. Как чистой, так и измененной.

– Запомню, что бы это ни значило. Ну?.. – Он кивнул на мой кубок, его уже был поднят над столом. – Давай прикончим эту бутылочку – и на боковую.

Кубки соприкоснулись. В отличие от гонца, я сделал пару глотков, решив остаться с ясной головой; немного поел винограда. А Пронт, как и прежде, опустошил кубок с убойным вином быстрее быстрого и, ни слова не говоря, довольный и во хмелю завалился на сиденье.

Кроме премудростей боя, искусства маскировки и тактики выживания агентов его величества, наверное, еще учили контролю над собственным сном. Пронт задремал так быстро, словно колдун произнес нужные для этого дела словеса. Стук копыт утонул в несмолкаемых «хррры! пфиии!».

Невзирая на вино мне пока спать не хотелось. Да и как заснуть? Когда голова пухнет от мыслей, освобожденных хмельным напитком, а агент как будто намеренно закинул руку на сиденье так, чтобы я видел волшебный перстень.

Жалкое положение: в шаге блестит крошечный предмет, от которого зависит моя судьба и судьба моей дочери, а мне лишь остается беспомощно на него глазеть. Что и говорить, настоящая пытка, сравнимая с той, когда перед дохнущим от жажды узником выливают ведро воды, не позволяя ее даже слизывать с грязного тюремного пола. Стоит только потянуться к перстню, как ошейник оживет и в очередной раз напомнит, что так делать не нужно. Мастерски, лучше любого убийцы, сожмет шею горячей удавкой.

– Кто только тебя, заразу, выдумал? – прошептал я, вставляя пальцы под ошейник. – Встретить бы этого выдумщика…

Стальной обод с высеченными рунами вновь всколыхнул мысли о дочери. На ее шейке висел в точности такой же ошейник, а я, отец, ничего не мог с этим поделать, ибо сам был пленником магической штуковины. И не имел ни малейшего понятия, когда от нее избавлюсь.

Как там сейчас Лиля?.. Я слегка прикусил нижнюю губу: зарекался же о дочери не думать. Не думать! Не думать! Не думать!

Безысходность стиснула сердце. Тоска по Лиле, неспособность освободить себя и помочь дочери – все это заставило поднять кубок, чтобы ненадолго залить безнадегу. Я допил вино и тупо уставился в чашу, размышляя, чем бы закусить.

Тьфу! Еще сижу и выбираю. Словно избалованный дворянин, знающий отличие между персиками с эльфийских деревьев и с наших, асготских. Фрукты нужно есть, а не любоваться ими. Ну хоть отвлекает от мрачных дум.

Некоторые фрукты я видел впервые, но их форма и цвет наводили на мысли о том, что выращены они были не людьми, не эльфами и точно не гномами, хотя бы потому, что последние, насколько известно, вообще ничего не выращивают. Рисковать собственным желудком было глупо, поэтому диковинные яства были спешно отодвинуты в сторону. Виноград я уже попробовал, с гранатом возиться не хотелось, яблоки, даже сахарные эльфийские, я не любил с детства, а груши возненавидел три года назад. Оставалось любимое лакомство короля – персики, судя по окраске и размерам, собранные в разных концах Эленхайма.

На свой страх и риск я допил остатки вина и, стараясь не тревожить заслуженный сон славного агента, прокусил желто-красный персик до косточки. Липкий и сладкий сок густой струйкой потек по ладони. Как и у винограда, вкус персика был отменным, чему я нисколько не удивился: мы ехали в королевской карете, а значит, и стол тут должен быть соответственный. Сочная мякоть таяла во рту, как сахар, и немного отдавала медом.

Не успел я доесть медовый персик, как опрокинутый кубок вина дал о себе знать. Самым обычным образом. Голова поплыла, смелости ощутимо прибавилось, а вместе с ней возрос и соблазн сорвать волшебный перстень. Дабы не поддаться искушению, я улегся на сиденье, повернулся к стенке и крепко-крепко зажмурился, желая заснуть как можно быстрее.

Сон не пошел. За спиной, мне на зависть, храпел, как тролль, Пронт, впереди глухо топали толстоногие лошади, а сверху иногда постукивал каблуками лучник. Но дело было не только в звуках. После родной тюремной лавки спать на удивительно мягких сиденьях было непривычно. И, как ни странно звучит, даже… неудобно.

Я постоянно ворочался; то и дело принимался считать барашков – сбивался; пытался, как в таких случаях принято, думать о чем-то приятном – не получалось. Был, конечно, безотказный способ, но покидать тело в присутствии агента, пусть и видевшего десятый сон, я не решался. Да и утреннее неприятное возвращение из загробного мира еще оставалось в памяти.

Дочь все-таки пришла, несмотря на многочисленные попытки не думать о ней. Всплыла из глубин сознания и застыла, осветив мрак. Нет, не та Лиля, бледная, исхудавшая, в поношенных грязных одеждах и на цепи, а – цветущая и радостная.

Она была точь-в-точь такой, какой я ее запомнил в тот роковой день. Черные длинные и густые волосы, как у матери, были распущены, новое розовое платьице покачивалось на худой фигурке, солнышками желтели одуванчики в сплетенном венке, щечки горели, глаза искрились радостью, а улыбка…

Лиля, милая Ли…

Крысть! Под ногой хрустнула сухая ветка, похожая на тонкую, согнутую в локте руку.

Мы шли по лесу, собирая хворост. Пели, не смолкая, свою песнь птицы и с шорохом копошились в траве зверьки; высоко над нами летний ветерок шелестел листвой; косые солнечные лучи, пробиваясь сквозь мохнатые шапки деревьев, падали на траву и мох, заставляя их играть всеми оттенками зеленого; пахло древесной смолой.

Я нагнулся, приглядывая за Лилей, и подобрал хворостину.