Алексей Глушановский - ЦЕНА ИМПЕРИИ

Потрясала и её способность чувствовать музыку. Она словно проводила, пропускала ту через себя и одновременно была ею. Иногда казалось, что это удивительное существо пришло в мир не как все. Будто однажды композитор вложил в своё творение столько жизни и души, что из мелодии сошёл оживший образ, прекрасная девушка, мираж, фантом. Тахо была точно переводчиком, она расшифровывала в прекрасных звуках мысли, мечты, душу автора и доносила их до людей. Глядя, как, услышав любой мотив, танцовщица меняется и в то же время остаётся прежней только для меня, я всё больше верил этой легенде.

Она не стала знаменитой, так как плясала для простых смертных, отдавала им свою душу, делая счастливыми, но осталась вечной в родных напевах, мотивах. И в каждой девушке, женщине, услышавшей их, проснётся Тахо.

Благодаря присущей каждой представительнице прекрасного пола интуиции она чувствовала моё расположение и начинала, как сама объясняла «наглеть». Бесстыжая дразнила и подтрунивала надо мной, но делала это тепло, аккуратно. В свою очередь я не оставался в долгу и часто почти весь вечер, сидя у камина с бокалом вина, мы шутливо переругивались и бессовестно флиртовали. Тахо любила пародировать наших врагов. Буйный, весёлый и ироничный нрав девушки обладал (уникальной способностью подмечать самые тонкие нюансы и оттенки, давая им точные и меткие определения) вкупе с изумительным актёрским талантом. Мы хохотали до упаду.

– Когда-нибудь, – улыбнулась она, поворачиваясь ко мне, чтобы как обычно подразнить, – ты меня поймаешь

– Поймаю! – с готовностью прошептал я, приближаясь к ней.

– Схватишь, – ласково и настойчиво продолжала она.

– Схвачу! – ликуя, обнял я её плечи, готовый повторять за ней каждое слово, словно какой-то взбалмошный влюблённый мальчишка, а не зрелый взрослый мужчина.

– И сожжёшь на костре как ведьму.

– И сожгу на костре как Стоп! Мне что? Ничего лучше в голову не взбредёт? – глаза сами восторженно нырнули в глубь корсажика, а руки рефлекторно обвили тонкую талию.

– А мой пепел развеешь по ветру, – отвернула она мой подбородок в другую сторону.

– Вот не поверишь, нет у меня такого желания! – возмутилось всё моё существо не понятно чему: то ли словам, то ли действию, но голова с упрямством и настырностью уличного торговца вернулась в прежнее положение.

Она вдруг довольно улыбнулась и прошептала:

– Только знай: каждый раз, когда пыль коснётся твоего лица, – это я тебя целую!

И, чмокнув, искусительница направилась к двери.

– Стойте, благочестивая милосердная леди! – взмолился бедняга-инквизитор. – Подарите несчастному убогому страдальцу ещё один поцелуй!

– Нельзя-нельзя, мой милый друг! Если я вас поцелую, то не устою от греха.

– Я ОТПУЩУ ТЕБЕ ВСЕ ГРЕХИ!

– Да, но кто отпустит их вам?

У нас не было запретных тем. Почему-то ей я рассказывал то, что всегда держал в тайне: личные чувства и переживания, детские страхи, свои исповеди (над первой мы здорово посмеялись).

– И что? Тебе никогда не хотелось согрешить с какой-нибудь женщиной? – с любопытством уточнила она.

– Нет.

– Правда? – лукаво прищурилась собеседница и стала танцевать.

– Ты что? Хочешь меня совратить?

– О нет, мой святой инквизитор, я лишь танцую для вас!

– А жаль! – вздохнул ваш покорный слуга.

– В своих поступках виноваты лишь мы сами, – хитро подмигнула она. – Спокойной ночи, святой отец.

Как волку и газели, нам не суждено было быть вместе, но я готов был сделать вызов судьбе. Каждая минута, проведенная с ней, – чудо. С каждым мгновением я понимал, что всё больше и больше хочу это милое существо. А ещё ваш покорный слуга понимал, что влюбился на старость лет, как неопытный юнец. А любовь – очень коварное чувство, она забирает ум у тех, у кого он есть, и даёт тем, у кого того нет. Мой конец был близок.

– Доброе утро, святой отец. У вас уставший, не выспавшийся вид. Всю ночь молились?

– Увы, дочь моя я лишь наблюдал, как молился мой брат с одной заблудшей душой. Они так страстно и рьяно пели псалмы! Что мне пришлось засвидетельствовать своё почтение.

– Надеюсь, их не хватил удар от счастья?

– О нет, но брат мой от восторга потерял голос и, думаю, ближайшие месяца три петь не будет.

– Думаю, некоторым вашим братьям следует беречь свой голос, петь только в церкви и, опасаясь сквозняков, оставлять в замочной скважине ключ.

– О миледи, если б сквозняк пользовался скважинами, то подхватил бы ревматизм!

– Не думаю, что он ему грозит.

– А если бы грозил, вы бы вылечили?

– Увы, я лишь набожная графиня, а не искусный лекарь.

Кара это или благословение? Не знаю. Но за встречу с ней благодарю лишь Бога. Вечерами в гостиной я рассказывал древнегреческие мифы. Она слушала с загадочной улыбкой, словно уже знала, чем те кончатся. Иногда казалось, что мы две половинки одного целого, как в тех чудных легендах, когда боги разделили всех на две части и обрекли людей на вечные скитания и поиски того другого. Забавно, но мы родились с нею в один день, прожили в чём-то одинаковую жизнь. Во многих чертах мы были настолько похожи, что становилось иногда просто страшно. Нас даже мысли посещали порою одни и те же, а чтобы понять друг друга требовалось лишь взгляда.

Однажды Тахо пришла ко мне и сказала, что хотела бы съездить проведать родных. Какое-то недоброе предчувствие кольнуло сердце, я не в праве был её задерживать, однако предупредил, что, если хоть одна наша тайна станет кому-то известна, сожгу на костре, и посоветовал отправляться так, чтобы никто не мог проследить и разоблачить юную графиню.

Напарница поступила, как я ей приказал. Покинула Мадрид той же ночью. Но, уезжая, прихватила с собой и моё сердце. После неё стало пусто и холодно, а ночи длинные жестокие. Тахо снилась мне ночью, мерещилась наяву. Сколько раз я клял себя за то, что отпустил! Цыганочка не указала, куда и насколько поехала. Может, хотела сбежать? Могли красавицу спалить и на костре. Время шло, и вместе с ним от тревоги сходил с ума и ваш инквизитор. Увижу ли её ещё раз!

Окончательно потеряв покой, я вспомнил свою любимую забаву и решил ещё раз попробовать.

В глухой деревеньке никто не ждал нового священника. Старый недавно умер и предположить, что весть об этом так быстро долетит, куда надо, было просто невозможно. Как всегда ваш покорный слуга задержался на улице подольше, чтобы прихожане рассмотрели лучше.

С каким нетерпением я ожидал исповеди! И вот свершилось. Скрипнула дверца, и робкий голос прошептал:

– Простите меня, святой отец, ибо я согрешила.

– Я слушаю.

– Я знаю, это может показаться глупо, опрометчиво, но данное чувство зародилось у меня уже давно, с первой нашей встречи. Я знаю, что оно грешно, и даже малейшая мысль об этом – святотатство, но, увы, ничего не могу с собой поделать. Я не ем, не сплю, только думаю о вас и хочу всегда быть с вами. Простите меня святой отец, но я вас люблю.