Сергей Раткевич - Наше дело правое

Как посмотришь на отца Николая — так увидишь пред собой столь великого праведника, что ажно тошно станет. Идет ли он по дороге к пристани иль в храме молится — так глаза вверх устремлены, а в них — думы совсем не мирские. Так и падал он часто на ровной дороге, задумавшись. Но ведал Ратко, что учитель его, хотя и не чужд созерцанию смиренномудрому, не токмо им одним пробавляется. Как сядет он за свои летописи любимые — так и преображается весь. Откуда только что берется! Глаза горят, как глазам благонравного монаха гореть не должно, борода вздыбливается, как у козла бешеного. А то еще как начнет отец Николай бегать взад-вперед по келье, как лев по клетке, — тут только держись! А и падал он частенько на ровном месте, ибо всю дорогу помышлял о том, какой клад по крупице извлек из небытия.

— Ты только помысли, сыне, — восклицал отец Николай, — как милостив к нам Господь! То, что держим мы в руках, есть бесценное сокровище! Пройдут века, люди забудут о том, что было. Кто им напомнит, кроме нас? Про все забудут: про царей и воевод, про князей и простых людей, про зло и добро. Все стирается из памяти людской. И неоткуда будет людям узнать о корнях своих, кроме как от нас. И будет все так, как в этих книгах. А кто их пишет? Мы! То-то же! А вот теперь поведай мне, аспид, почто ты намедни залил список с «Деяний османов» чернилами?

Сурово говорил отец Николай — но улыбался при этом. И ведал Ратко, что нет злости в учителе на него за испорченный пергамент. Мудр был отец Николай, и вся жизнь его была в книжевности. [47] Книжевность — написание книг, литература (серб.). Перечитывал да переписывал он летописи дней давно минувших, а все прочее для него будто и не существовало. Потому выносил Ратко ворчание учителя со смирением и ответствовал только:

— Не гневись, отче. Я все перепишу.

Царь же, услышав то от посла своего, что Дракула хощет приити к нему на службу, и посла его почести и одарити много. И велми рад бысть, бе бо тогда ратуяся со восточными. И посла скоро по всем градом и по земли, да когда Дракула пойдет, никоего ж зла никто дабы Дракуле не учинил, но еще и честь ему воздавали. Дракула же поиде, събрався с всем воиньством, и приставове царстии с ним, и велию честь ему воздаваху. Он же преиде по земли его яко 5 дни, и внезапу вернуся, и начат пленити градове и села, и множьство много поплени и изсече, овие на колие сажаху турков, а иных на полы пресекая и жжигая, и до ссущих младенець. Ничто ж остави, всю землю ту пусту учини, прочих же, иже суть християне, на свою землю прегна и насели. И множьство много користи взем, возвратись, приставов тех почтив, отпусти, рек: Шедше, повеете царю вашему, яко же видесте: сколко могох, толико еемь ему послужил. И будет ему угодна моя служба, и аз еще хощу ему тако служити, какова ми есть сила. Царь же ничто ж ему не може учинити, но срамом побежен бысть.

Научен был Ратко грамоте — спасибо отцу Николаю, загодя готовил он себе смену. И хотя был отрок еще совсем зеленым, а уж доверяли ему делать списки с летописей — слово в слово. Ну а больше был он на побегушках при учителе — сходи туда, принеси то, дай чернил, просуши лист. Но не серчал Ратко на такое ученичество. От кого бы узнал он столько, сколько от отца Николая! Помнится, когда писал тот «Сказание про битву на Косовом поле», так Ратко ни на шаг не отходил от него, написанное только что из рук не выхватывал. Видел он будто бы пред собой, как сошлись два войска могучих, как железо входит в плоть живую, ломаются древки, звенят щиты, ржут кони. А еще мечтал он быть как князь Милош Обилич, мчаться на коне сквозь турецкие ряды, рубить нехристей мечом, а потом ворваться в шатер и вспороть ножом толстое брюхо султану — до самой бороды. Бывало, так размечтается Ратко, что чернила прольет или яблоки на пол рассыплет. Не ругал его за то учитель, только приговаривал порой: «Ай да Ратко! Растет ученик!»

А после Пасхи стали ученик с учителем и вовсе пропадать — как засядут в келье, так даже на службу не дозовешься. Дивится братия — уж не переусердствовали ли они в книжевности? Не ведали монахи, что принялся отец Николай за хроники ордена Дракона. Немало поведал он Ратко, пока писал.

О том, что основал орден не кто-нибудь, а столь любимый Ратко князь Милош. Каждый раз, входя в храм Соборный, спешил Ратко в северный придел, дабы глянуть на фреску, где написан был князь Милош в полный рост с мечом в руке. На голове его был шлем с драконом — прежде-то Ратко и не знал про то, что это дракон, покуда отец Николай не просветил.

А еще поведал ему учитель о том, что рыцарей ордена прозвали змиевичами, [48] Змиевич — змей, дракон (серб.). по имени оного же дракона. Так нарек царь Лазарь князя Милоша на вечере пред битвой Косовской. И не потому нарек, что князь предал его — не водилось такого за Милошем никогда! А затем нарек, что был князь Милош первым рыцарем ордена, и не просто искал он встречи на поле боя с султаном Мурадом, позабыв о делах иных. А еще поведал отец Николай о другом змиевиче — короле венгерском Сигизмунде Люксембурге, ставшем во главе ордена. И про дела орденские поведал, как боролись его рыцари — все сплошь господари да воеводы сербские, венгерские, валашские да молдавские — с турками, как выходили смельчаки против вождей османских и убивали их ценою своей жизни. И не было ни доселе, ни после сего примеров, чтобы бок о бок сражались рыцари православной и латинской веры. Вот какие они были, змиевичи.

Загорелись глаза у Ратко от таких рассказов. Да и как не загореться! Был он еще мал совсем, когда разорили и пожгли турки его деревню. Видел он, как убивали родных, отца и мать. Самого его увели турки в полон. Еще свезло мальцу, что не попал он на галеры турецкие, а купили его монахи греческие у торговцев и отдали потом в Хиландар. Тут глаза и не так загорятся! Засели учитель с учеником в келье, носа оттуда не кажут месяц, другой, исхудали за таким делом. Да только охота ж пуще неволи. Как поминал Ратко слова учителя о том, что от них теперь зависит вечная жизнь тех, про кого они летописи слагают, так руки сами к перу и тянулись. Рос ученик.

Пришел как-то поутру Ратко в келью — а отца Николая нет, вышел ноги размять по обыкновению. Свечи совсем оплавились — видать, трудился учитель всю ночь. Поставил Ратко поднос с трапезой на стол да сунул нос в пергамента. Лежал посреди стола лист, и было на нем рукою отца Николая начертано:

Сказание о валашском господаре Владе Дракуле по прозванию Цепеш

А дале такие шли слова:

«Был в Валашской земле господарь Влад, христианин веры православной, имя его по-валашски Дракула, а по-нашему — Дракон. Так велик и мудр он был, что каково имя, такова была и жизнь его. 30 октября 1431 года от Рождества Христова, в канун Врачеви, увидел он свет в замке Сигишоара. То был славный день для отца его, господаря валашского Влада II, ибо пришла ему весть о том, что посвятил его король Сигизмунд в рыцари ордена Дракона. Посему Влад, сын Влада, потомок Великого Басараба, получил такое диковинное имя да дракона на знамени. Не рождалось еще в земле Валашской столь могучего воина и мудрого правителя, коим был Дракула. И вскрикнула мать его, княгиня Василисса Молдавская, едва появился он на свет, пала на подушки, и отошла душа ее в выси горние, ибо прозрела она все величие, выпавшее на долю ее сына».