Сергей Раткевич - Наше дело правое

Я улыбался. И тут пришел приказ.

Мы сидели на посту радиоэлектронной борьбы. Приказ требовал поставить активные помехи на указанных каналах. Для справки — постановка таких помех в сложившихся условиях, согласно международным нормам, равнозначна объявлению войны.

Пост сработал великолепно, как на учениях. Пошел отсчет; прозвучало «Товьсь!», и через пару секунд «Ноль!». Мы оказались на войне, и каждый понимал это…

Боялся ли я смерти, когда начиналась настоящая боевая операция? Нет. Не до того было. Надо работу делать. Уверен, остальные чувствовали то же самое. Отвлеченные мысли скользнули куда-то в глубь сознания, робко оттуда выглядывая, словно проверяя, жив ли я еще.

Это продолжалось всего пару минут.

Потом пришел отбой.

Мы в недоумении выключили аппаратуру.

С момента создания атомного флота каждый, кому доводилось бывать в море на таком железе, знает, что за неприятная и малопредсказуемая штука — саморазгон реактора.

У нас надводных кораблей на атомной тяге мало; собственно, всего один ходовой крейсер. У американцев — весь авианосный флот. Рано или поздно это должно было случиться.

То, что наше командование приняло за начало враждебных действий, являлось всего лишь первыми признаками крупных неприятностей на суперавианосце USS «Ronald Reagan».

Через пятнадцать минут после доклада о неприятностях сразу в обоих реакторах, после того как не сработали дублирующие системы автоматической защиты, командир авианосца принял решение о подаче сигнала SOS и начале эвакуации экипажа.

А дальше начался форменный цирк.

Дело в том, что американцы даже на флоте умудрились развести потрясающую бюрократию; и отличалась она от нашей тем, что реально работала. Как ни дико, у них имелась и инструкция на случай такого вот самопроизвольного разгона реакторов на центральном корабле соединения, при отказе всех аварийных систем. Согласно этой инструкции, в угрожаемый период командирам других кораблей соединения предписывалось на возможно большей скорости покинуть район бедствия; оказывать помощь терпящим бедствие категорически запрещалось. Это разумно — сохранить хоть что-то от соединения, но… у нас такой инструкции не было.

Так что командование флотом решило руководствоваться нормами международного права; был отдан приказ о помощи в эвакуации экипажа терпящего бедствие авианосца.

Нет, не подумайте, я далек от мысли, что американцы — бессовестные трусы: бросили своих и слиняли. Совсем нет. Я представляю, какие трагедии разыгрывались на ходовых мостиках кораблей сопровождения, когда долг сталкивался с совестью. К чести янки, победил все-таки долг.

Я вызвался добровольцем — вылавливать прыгающих в воду врагов из ледяного моря и подбирать их с каменеющих от холода надувных плотиков.

Работа была не из легких. Мне достался надувной моторный катер «Зодиак» плюс пара толковых матросов. Каждому экипажу выдали счетчик радиации; свой я примотал изолентой возле штурвала, выставив громкость сигнала на максимум. Непрерывный треск здорово действовал на нервы, но не давал расслабиться.

Впрочем, я не то чтобы панически боялся. Напротив — исчезали последние сомнения, что неведомый дух, заключенный в «командирских» часах, снова хранит меня.

Я успел сделать три рейса, когда по радио на выделенном канале прозвучали позывные адмирала и приказ — всем спасательным командам немедленно вернуться на корабли.

Как раз в это время большая группа — человек десять — сиганула из ангарного проема авианосца прямо в воду, не озаботившись хотя бы сбросом спасательных плотиков. До места их приводнения было всего метров двадцать. Уже взяв курс на «прыгунов», я обнаружил причину срочности поступившего приказа об отходе.

Борт исполинского корабля — прямо над нашими головами — стремительно чернел; дымилась отслаивающаяся краска. Появлялись раскалившиеся докрасна пятна обнаженного металла.

И все же я не изменял курс. Может, все еще верил в свою удачу, а может, отчетливо представлял бессонные ночи, наполненные криками варящихся заживо людей за кормой «Зодиака»…

Вода действительно начала парить; еще немного — и у борта авианосца повис такой туман, что ориентироваться приходилось по компасу да на звук корабельных сирен. Счетчик радиации нервно трещал, все громче и громче.

Этих десятерых мы вытащили.

Неисправный реактор так и не взорвался, хотя по всем канонам должен был. Меня это не удивило.

До сих пор не знаю, сколько людей осталось на борту радиоактивной громадины. Давно мог бы узнать — не хочу. Принципиально не слушаю новостей, где могут сказать количество погибших и пропавших без вести.

Тогда, стоя у штурвала «Зодиака», я думал только о тех, кого удалось выловить. Три рейса и человек сорок спасенных. Не густо, но лучше, чем ничего. Гораздо лучше.

Странно, но в те минуты совершенно не вспоминалось о возможной войне и собственной гибели в покореженном железе. Я смотрел на несостоявшихся врагов — и думал только о человеческом. Например, вот с той симпатичной американкой мы могли бы жить вместе… почему бы нет? Подойти, познакомиться, забыть обо всем — ради жизни. Уехать куда-нибудь подальше. Хоть бы и в Новую Зеландию. Работать в порту. Нарожать детей. Ждать внуков.

Американка посмотрела на меня странно глубоким взглядом, словно догадавшись о моих не очень-то уместных мыслях. Я смутился и отвел глаза — в ответ на ее робкую улыбку. Она неплохо держалась — разговаривала с теми, кто вот-вот готов был свалиться в шок, даже пыталась шутить вроде…

Я дал себе обещание все-таки познакомиться с ней; не сейчас, разумеется. Позже, на борту. Или по возвращении в Североморск…

Только под теплым душем в дезактивационной я почувствовал, как вымотали меня последние сутки. Судя по индивидуальному дозиметру, дозу я схватил совсем небольшую. Что ж. Значит, еще есть шанс иметь красивых и умных детей.

Кое-как добравшись до каюты, рухнул на койку и вырубился, забыв про завтрак. Но перед тем, как окончательно провалиться в сон, почему-то увидел лицо той американки.

Проснувшись всего через пару часов, я почувствовал себя неожиданно свежим и бодрым. Привел себя в порядок: тщательно выбрился, помыл голову холодной водой из бачка, освежил кожу лосьоном после бритья. Еще не вполне понимая, что делаю, я направился на верхние палубы носовой башни, в лазарет. Знакомиться.

На палубе повстречал Саню; с первого взгляда было понятно, что друг не настроен на общение. Он был смертельно бледен, а в глазах повисла прямо-таки смертная тоска. Я поздоровался, потом положил руку ему на плечо, постоял так молча пару секунд.

— Справишься? — спросил я, убирая руку.