Сергей Раткевич - Наше дело правое

Иван Архипыч еще раз осторожно выглянул в окно. Три тени подошли ближе. Жаль, что в пистолете неизвестной системы осталось всего три патрона, так что бить придется только наверняка. Зато, если лесник правильно понял рассказ спасенного им лесу парня, их оружие не сможет причинить старику никакого вреда, ведь они пришли не за ним, а за Костей.

«Повоюем? — неожиданно весело подумал дед. В нем как будто неожиданно проснулась бесшабашная шальная молодость. — Примем бой за то, чтобы в том далеком будущем, из которого выбросило ко мне странного парня Костю, решившие поразвлечься толстосумы не чувствовали себя в безопасности, стреляя, как в тире по мишеням, по тем, кто защитил их страну от самого страшного в ее истории нашествия?»

Первый из троицы вышел из-под прикрытия деревьев.

Дед медленно поднял руку с пистолетом. И вдруг вспомнил последний вопрос, который задал уже засыпающему Косте. До последнего не хотел спрашивать, так, на всякий случай, чтоб не сглазить. Тем более что из слов пришлеца из будущего вроде и так все было ясно. Однако мало ли…

— Извини, парень, — окликнул он тогда сонно клевавшего носом Костю. — Я тебя все ж таки еще спрошу.

На удивление, Костя понял, о чем идет речь, еще не услыхав дедова вопроса.

— Да все в порядке, Архипыч, — пробормотал он, ворочаясь осторожно под своими одеялами, — ты все верно понял. Не бойся, мы выиграли. Тяжело стране будет, не скрою. Очень тяжело. Но, если повезет, ты еще доживешь до победы.

«Хотелось бы», — подумал Иван Архипыч, нажимая на курок.

— Если вы смотрите эту запись, значит, дело моей жизни осталось незавершенным. — Пожилая женщина строго глядела с экрана. — Однако это дело выходит за рамки амбиций конкретного человека, оно больше, чем я. Мне горько сознавать, что я так и не смогла найти подлинных единомышленников или учеников. С пониманием отношусь к тому, что мой сын не разделяет моих идей, но не вижу другого выхода… — госпожа Феклина на миг запнулась и отступила к серой громадине камина, — …кроме как поставить ему условием… Если Сережа хочет получить наследство, он должен отыскать человека, который мог бы адекватно донести до сведения общественности собранные мною материалы. Прости, сынок, но я действительно не знаю, кому еще это поручить.

Госпожа Феклина вопросительно посмотрела куда-то вправо, и запись прервалась.

— А что за материалы имеются в виду? — поинтересовался щеголеватый следователь с вздернутыми кончиками усов.

— Это касается темы диссертации моей клиентки, — уклончиво ответил нотариус Иваненко и нервно поправил одинокую прядь волос на лысине. Вторжение усатого господина из «Предпоследнего Дознания» ему было крайне неприятно. Пусть представитель спецслужбы, пусть с ордером, а факт остается фактом: пришлось огласить завещание постороннему лицу, да к тому же до фактической смерти клиента. А теперь еще и материалы…

— Я бы хотел взглянуть на них.

— Не вполне уверен, что ваш ордер дает такие полномочия, — осторожно возразил нотариус, разглядывая бланк с характерной эмблемой — два синих треугольничка в круге. — Ведь Ольга Федоровна еще даже не умерла… окончательно.

— Из четвертой стадии комы никто не возвращается, — буднично ответил следователь, оглядывая аскетичное убранство офиса. — Вам, надеюсь, доводилось слышать о специфике нашей службы? Если сомневаетесь в моих полномочиях — проконсультируйтесь с начальством.

Начальство уже дало инструкции: оказать всяческое содействие. Вздохнув, Иваненко смирился с неизбежностью беспорядка. Что ж, отчего бы в этот слякотный ноябрьский день и впрямь не случиться какой-нибудь пакости?

Он отыскал формуляры в базе, вывел бланки, положил на стол:

— Заполните здесь и здесь, господин…

— Карев, — напомнил следователь, доставая из кармана пиджака серебряную ручку.

Пока он расписывался, Иваненко с кислой миной на лице открыл сейф. Нотариус был человеком педантичным, поэтому обстоятельства, вынуждавшие не только мириться с нарушением, но и самому его совершать, казались издевкой судьбы.

— Вот и чудненько. — Карев поднялся и протянул руку за инофоконом. Отдавая холодный металлический шарик, Иваненко с удивлением подумал, что для следователя эта ситуация, как раз напротив, выражает привычный порядок. Так при столкновении двух разнонаправленных жизненных векторов воплощение идеала одного неизбежно предполагает нарушение идеала другого…

По такой-то погоде — вещь вполне закономерная.

Свинцовое небо едва удерживалось от дождя, словно всматриваясь в бесчисленные точки аэромобилей-«прыгунов», хаотично сновавших под низкими тучами. Мрачный, сырой мегаполис проплывал внизу вереницами стеклобетонных башен, разбавленных красно-желтыми кляксами деревьев, осыпающих на асфальт последние листья. Но в салоне «прыгуна» было сухо, тепло и светло, и накрытый промозглой осенью город за окном совсем не занимал следователя — Павел Карев читал текст с экрана мини-компьютера-«планшета».

Огромные абзацы, отягощенные научной терминологией, списки, цитаты, сноски, гиперссылки… Ко всему прочему госпожа Феклина явно не была мастером словесности — читались ее материалы с трудом. Но чем больше перед мысленным взором Карева вырисовывалось то самое «дело жизни» подследственной, тем сильнее крепло ощущение, что здесь — перспективный «задел».

Неделя стандартных поисков с опросом свидетелей не дала ничего выдающегося. Пожилая и одинокая учительница истории жила замкнуто, с сыном и его семьёй не общалась, с единственной подругой встречалась не чаще двух раз в год, ученики её не любили, коллеги по школе считали сухой и нелюдимой, впрочем, ценили за аккуратность и обязательность.

Вот и вышла загвоздка: добрые дела совершаются всегда по отношению к кому-то, а где их взять, если подследственная, считай, ни с кем не контактировала? Пришлось запросить ордер и ознакомиться с завещанием. И, кажется, не зря. Но точно определить это можно лишь после консультации со специалистом.

Со специалистом удалось встретиться три дня спустя. Профессор Аркадий Петрович Радужный оказался человеком внушительной комплекции. Жесткая, аккуратно подстриженная борода и цепкий взгляд придавали ему разительное сходство с ликами светил науки, чьи портреты украшали стены его просторного кабинета в Институте истории. Тепло приняв следователя, он уселся в кресло, с почтением взял стопку привезенных распечаток, но, едва скользнув взглядом по титульному листу, отбросил их на стол.