Сергей Раткевич - Наше дело правое

— Чистым золотом звонницу крыли, — с гордостью сказал Никеша. — Чтоб и Господу в радость, и Сыну Его, и всем добрым людям… Гляди, как горит! Не хуже, чем у вас в Князь-городе!

— Не хуже, — кивнул Георгий. — По-другому!

Вознеслись над Велегой причудливо-витые звонницы и купола Олександровой Лавры. Парит на роскскими лесами и прибрежными кручами Длань Дающая, великая Длань-Заступница, Длань, с которой каждому из нас у Последних Врат принимать Его дар — или камень, или ломоть хлеба…

Здесь, в Лавре — митрополичий престол. Еще преподобный Олександр, устав от княжих свар, когда каждый Дирович во что бы то ни стало старался утвердить оный престол в своей вотчине, крепко стукнул посохом и объявил, что уходит в леса и своими руками срубит «скит малый», где и станет впредь обретаться. Как ни уговаривали сурового пастыря струхнувшие князья, ничего не помогло.

Долго шел пастырь вдоль берега Велеги, днем и ночью шел, пока не завидел на рассвете холм с камнем наверху. Поднялся с него хозяин леса и ночи, филин, скрылся в дремучей чащобе, и ударили о древний камень первые солнечные лучи, знаменуя конец ночи и начало дня. Опустился митрополит на колени, воздал хвалу Господу и Сыну Его, а потом поплевал на ладони, словно простой плотник, да и взялся за топор. Отказался Олександр от наемных мастеров, мол, приму лишь охотников, да не всяких, а с настоящей страстью в душе. И нашлись таковые! Со всей земли собирался народ, прослышав о новом, небывалом деле, ибо никогда еще митрополиты не уходили, подобно святым старцам-отшельникам, в глухие лесные скиты. Пятнадцать лет пришлось уламывать Олександру святейшего патриарха, добиваться разрешения на перенос митрополии в лесную глушь. Другие митрополиты до сих пор росков за блаженных принимают. Небывалое то дело для слуг Господа — самим от себя власть гнать, однако же прогнали.

Так вознеслась на диком некогда берегу Лавра, обросла со временем посадом. Есть здесь и монастырь, и митрополичье подворье — скромное, у многих бояр куда краше.

Зато здесь не толкаются боками, не спорят о межах и пограничных деревеньках. Здесь внимают слову. Слушают и говорят. Сюда приходят за советом и за правдой. Нет в Лавре места усобицам. Перед Господом и Сыном Его все равны.

…Княжеский поезд твереничей растянулся. Оно и понятно, не на бой ехали — себя показать и других уговорить. Ответные грамоты от роскских князей не замедлили. Никто не отмолчался, отозвались все, даже резаничи и нижевележане, на чьи плечи чаще других обрушивалась ордынская плеть.

— Что ж, братия, — выезжая из Тверени, произнес Арсений Юрьевич, — путь до Лавры хоть и не слишком далек, а мешкать не стоит. Чести не будет, коль позже Болотича явимся.

И поехали, торопясь, хоть и везли с собою нарядное, золотом шитое платье и золотом же отделанное оружие, драгоценные кубки и прочую справу, дорогую, напоказ. Братья-князья должны видеть — не оскудела Тверень, несмотря ни на что, может и всю дружину одеть-снарядить, не одного лишь князя да знатнейших бояр. Не на бой ехали, и все ж никто не пренебрег тяжелым доспехом. С князем шла вся старшая дружина, Орелик не отходит от Арсения Юрьевича. Когда имеешь дело с Залесском, помни, что против тебя — не роск, а саптарин. Или, вернее сказать, роск, набравшийся от саптар, что куда хуже. От наших отлепился, к чужим не пристал — и тем и другим не свой. Не человек — мышь летучая, нетопырь, встретишь — сразу коня заворачивай, дороги не будет, да вот беда — поворачивать поздно.

Зима выдалась щедрой на снега, и Обольянинов невольно радовался — если что, ордынцам по весне трудно будет пробиваться в глубь роскской земли. Конечно, так рано явиться они бы не должны, не ходят саптары на добычу голодной послезимней порой, но кто их знает?.. Хотя эти, если надо — куда угодно дойдут, не остановятся ни пред какими разливами.

Лавра приближалась, но, как ни спешил, как ни торопил обоз старший над поездом Олег Творимирович Кашинский, их все равно опередили.

У Врат Олександровых — мощных, грубых, сложенных из дикого камня, «не красы ради, но для людей сбережения» князя Арсения уже ждали.

Высоко подняты красные с золотом прапорцы, на них — скачущий всадник и над ним — простертая Длань Небес.

— Залессцы… — сквозь зубы бросил Арсений Юрьевич. — Опередили…

Князь Залесский и Яузский и впрямь не чинился, самолично выехав навстречу твереничам. Сидел Болотич на смирной, хоть и крупной кобыле, без брони, в шубе добротной, но безо всяких красивостей, и лишь шапка была расшита мелким речным жемчугом.

Дружины при Гавриле Богумиловиче не было, только справа и слева от князя двое отроков вздымали прапорцы, да за спиной залессца сдерживал ярого белоногого жеребца светловолосый витязь, ровно сошедший с дорогой князьгородской иконы. Только конь витязя был не белым, а рыжим, и не оплетало его ноги черными кольцами поганое Змеище.

— Ну, Болотич, — покачал головой воевода Верецкой, — ну, хитер.

Обольянинов промолчал, чего тут скажешь? Без слов говорить и впрямь уметь надо, князь Яузский умел. Смотри, мол, брат мой тверенский, не меряюсь я с тобой оружной ратью, скромен, сам-третей стою перед твоими двумя сотнями лучших дружинников. Даже саблей не опоясался. К чему оружие здесь, во месте святом, когда встречаются братья — князья росков, Дира великого потомки? А только если захочу, будут и при мне воины не хуже твоих…

Но делать нечего.

Арсений Юрьевич одним движением остановил потянувшегося было следом Орелика. С князем остались лишь Обольянинов да Кашинский.

Анексим Всеславич пристально вглядывался в знакомое лицо залесского князя. Всем хорош Гаврила Богумилович! Осанист, дороден — но не обрюзглый. Взгляд, правда, тяжел, ну так он и у князя Арсения не легче, особенно в гневе. Глаза у Болотича темные, непроницаемые, словно все время ждет князь Яузский какого-то подвоха. И хотел бы Обольянинов увидать злобу или так какую-то особенную хитроватость — ан нет.

И чиниться Гаврила Богумилович не стал, заговорил первый, хоть и опередил тверенского князя перед Лаврой.

— Здрав будь, брат мой, княже Арсений, — и учтиво склонил голову.

Куда денешься — пришлось отвечать тем же.

— Тебе тоже здравствовать благополучно, княже Гаврила, — тверенич ответил точно таким же поклоном. — За что ж бесчестишь меня, у врат ожидая? — вроде как шутливо упрекнул он. — И где ж монахи, слуги Божьи?

— Отослал я всех, княже Арсений, — голос у Болотича сладок, медоточив. — Решил, что сам тебя встречу. Не до чинов нам сейчас, брат-князь, не время считаться, кто кому навстречу выехал да кто первым поклонился. И без того сколько свар через то случилось!