Василий Горъ - Законник

Грамотное решение. Я бы поступил так же. Если, конечно, был бы разбойником.

Кстати, шайка Когтя — это сотня с лишним человек. Добрые две трети из которых — бывшие охотники, и владеют луком ничуть не хуже воинов Внутренней стражи. Значит, любое промедление — смерти подобно: одновременный залп из пяти-шести десятков луков может лишить Диомеда Ряшку как минимум половины охранников. Два-три — трех четвертей и большинства возниц. Пять-шесть — превратить Ирлимский Овраг в одно большое кладбище. Что меня абсолютно не устраивает: двадцать два из пятидесяти воинов Макса Бериго — воины Правой Руки. Люди, служащие моему роду не за страх, а за совесть.

Поэтому мы торопимся. И в максимальном темпе режем тех, кто может убить издалека…

Двое — по правому краю обрыва. Двое — по левому. А остальные… остальные, обойдя позиции разбойников со стороны баронства Квайст, постепенно сжимают тоненькое, но от этого не менее смертоносное кольцо…

…Скольжение к очередному лучнику… Захват за голову… Рывок… Скольжение… Захват… Рывок… Скольжение…

…Оглушительный свист, раздающийся из густого кустарника в паре десятков локтей впереди, подбрасывает меня на ноги. Если верить слухам, то Фахрим Коготь всегда подает команды сам. А значит, там, в зарослях кизила, прячется именно он. Предводитель одной из самых крупных разбойничьих шаек юго-востока Элиреи. Человек, ради поимки которого я и придумал затею с караваном…

Срываюсь с места и выхватываю из ножен мечи. Прыжок вперед-вправо, за куст, за которым выпрямляется еще один вскидывающий лук тать, и один из моих клинков с хрустом проламывает ему ребра под левой лопаткой. Поворот кисти, рывок руки на себя — и еще живое тело начинает медленно клониться вперед. Смещение влево, к его товарищу — и второй клинок, блеснув серебристой молнией, клюет его в правое подреберье. Прыжок через покрытый мхом валун, удар отточенной кромкой меча по предплечью третьего — и тяжелая стрела с граненым наконечником, выпав из ослабевших пальцев, втыкается в землю. А потерявший руку тать ошалело открывает рот, чтобы заорать от страха… Угу, щазз — взметнувшийся вверх меч перехватывает его горло, а удар ноги в поясницу отбрасывает наполовину обезглавленное тело с моего пути…

…— Законник!!!

Услышав дикий крик одного из своих телохранителей, невесть как умудрившегося заметить гербы на моих айлеттах, Фахрим Коготь мгновенно срывается с места. И рыбкой прыгает в ближайшие заросли.

Походя достав правым клинком крикуна, продолжаю движение. Мимоходом отметив, что для своих сорока с лишним лет предводитель разбойников чрезвычайно быстр и обладает очень хорошей реакцией. Только вот для того, чтобы «срубить с хвоста» того, кого тренировал Кузнечик, этого мало. Так же, как и умения бросать метательные ножи не глядя и на бегу…

…Распластавшись на топчане из розового мрамора, я закрыла глаза и расслабилась. Мое распаренное тело, разминаемое умелыми руками Мариссы, начало млеть от удовольствия, и я, решив, что имею полное право отдохнуть еще и душой, привычно скользнула в состояние небытия .

Несколько минут концентрации — и перед внутренним взором возник образ луковицы. Причем настолько реальный, что я смогла рассмотреть не только ее форму и цвет покрывающих ее оболочек, но и их фактуру. Отстраненно отметив, что небытие получается очень глубоким, я осторожно сняла с луковицы первую полупрозрачную фиолетовую пленочку…

…— Прошу садиться! Вот в это кресло, ваше величество…

…Я снова увидела удовлетворение в глазах мэтра Джиэро, и ощутила, как изменился взгляд мамы, почувствовавшей в его голосе нотки удовлетворения. А еще — заметила отблеск пламени в ее глазах, перепутанную прядь волос в локоне, волей придворного парикмахера касающегося ее правого плеча. И, сообразив, что в этот раз воспоминания о недавнем прошлом будут намного острее, чем обычно, ненадолго остановила Время. Чтобы собраться с духом и приготовиться заново переживать немногие светлые часы своей жизни…

— А у тебя тут жарковато… — справившись с ужасом, мама заставляет себя усмехнуться. И делает шаг к столику с пыточным инструментом…

К светлым часам период обработки элирейца не относился, поэтому я «отложила» в сторону эту оболочку, отщипнула от луковицы сразу десяток-полтора и провалилась на несколько месяцев глубже.

— Знакомься, Джиэро! Это моя дочь, принцесса Илзе… — Слова срываются с губ отца так, как будто обладают весом. Тяжелые, как каменные жернова, они обрушиваются на мою душу и играючи проламывают те щиты, которыми я пытаюсь отгородиться от жуткого настоящего… — С сегодняшнего дня она будет помогать тебе в твоем нелегком труде…

— Как прикажете, ваше величество! — Палач складывается в поклоне. И выпрямляется только тогда, когда слышит рев раздраженного отца.

— Прекрати кланяться! Не во дворце!

— Прошу прощения, ваше величество! — мэтр Джиэро очень неплохо изображает раскаяние. Для кого угодно, только не для меня: его глаза, руки, губы просто кричат о том, что он сейчас чувствует на самом деле.

Чувств в нем много: злорадство, ненависть, презрение, ехидство, предвкушение чего-то волнующего, почему-то ассоциирующегося у меня со сладострастием. В общем, что угодно, кроме раскаяния. А отец этого не видит!

— Ладно, прощаю… В общем, она — в твоем распоряжении. От рассвета и до заката. Каждый день…

«Каждый день…» — вглядываясь в артикуляцию отца, мысленно повторила я. И поежилась от ужаса. А Время, словно почувствовав, как мне страшно, остановилось. Само.

Я мрачно вгляделась в бесстрастное лицо отца и, очередной раз не найдя в нем даже тени заботы обо мне, вдруг захотела еще раз пережить несколько следующих минут, ввергнувших меня во тьму Кошмара задолго до моего совершеннолетия.

… Взгляд палача скользит по моему лицу, спускается на грудь, а потом рывком смещается влево-вверх. [21] Взгляд влево-вверх — зрительные воспоминания. Брови сдвигаются вместе, а в глазах возникает немой вопрос.

— Спрашивай… — повелевает отец.

— Простите, ваше величество, а ее высочество, что, еще не опоясана? [22] Еще не опоясана? — В этом мире после совершеннолетия на платье у девушек появляется поясок.

— Нет… — покосившись на мое платье, не перетянутое под грудью пояском, кивает отец. — Зачем терять время? Видеть она научилась. Значит, ей пора заняться делом… На благо королевства и… мое…

«Восемь месяцев… прошло уже восемь месяцев…» — горько вздохнула я. Потом в последний раз вгляделась в бесстрастное лицо отца, не знающего, что такое любовь к дочери, и решительно отщипнула от луковицы еще несколько оболочек…