Джон Толкин - Две башни

– А теперь, – и глаза стали яркими, «сегодняшними», казалось, они даже уменьшились и заострились, – скажите-ка мне, что происходит? Что вы здесь делаете? Я многое вижу и чую с этого... с этого... с этого а-лалла – румба – лалла – румба – каманда – линд – ор -бараме. Да, вы уж извините меня, я не знаю нужного слова на нынешних языках: знаете, та вещь, на которой мы находимся, где я стою, любуясь прекрасным утром, думаю о солнце, о лесной траве, о лошадях, облаках, о цветении мира... Да, что происходит? Что там замышляет Гэндальф? И эти – барарум, – он издал рокочущий звук, как большой расстроенный орган, – эти орки и молодой Саруман в своем Скальбурге? Я люблю новости. Только помедленнее.

– Многое происходит, – сказал Мерри, – даже если быстро рассказывать – это надолго. Но вы велите не спешить. Может тогда лучше ничего не рассказывать? Вам не покажется невежливым с нашей стороны, если мы спросим, что вы собираетесь с нами делать, и на чьей вы стороне? И откуда вы знаете Гэндальфа?

– Вот уж знаю. Он единственный мудрец, который заботится о деревьях, – ответил старый энт. – А вы его тоже знаете?

– Да, – печально ответил Пин. – Он был нашим самым большим другом и предводителем.

– О, тогда я могу ответить на ваши вопросы. Я ничего не собираюсь делать с вами. Но мы могли бы кое-что сделать вместе. Я ничего не знаю и знать не хочу ни о каких с_т_о_р_о_н_а_х. Я иду своей дорогой и думаю, что ваш путь на некоторое время может совпадать с ней. Но вы говорите о мистере Гэндальфе так, как будто его история пришла к концу?

– Да, – вздохнул Пин. – История-то продолжается, а вот Гэндальфа в ней уже не будет.

Фангорн долго молчал, внимательно глядя на хоббитов.

– Хумм, о, не знаю, что и сказать, – произнес он наконец. – Продолжайте.

– Если вы хотите знать больше, – проникновенно сказал Мерри, – мы расскажем. Но это займет некоторое время. Вы не опустите нас? Мы бы посидели тут вместе на солнышке, пока еще есть... Вы должно быть устали держать нас на весу?..

– Хм, устал? Нет, я не устал. Я так просто не устаю. Я не сажусь. Я не очень, хм, гибкий. Но солнце уже уходит. Давайте уйдем с этого... как вы сказали, оно называется?

– Холм? – предположил Мерри, – уступ, ступенька?

Энт тщательно повторил слова, словно пробовал на вкус.

– Холм. Да, это так. Но это слишком поспешное слово для вещи, которая стоит здесь с тех пор, как эта часть мира обрела свой вид. Ну, ничего. Пойдем отсюда.

– А куда? – спросил Мерри.

– В мой дом, или в один из моих домов, – степенно ответил Фангорн.

– Это далеко?

– Не знаю. Может – далеко, может – нет. Какая разница?

– Да в общем-то, никакой. Но, понимаете, у нас почти ничего не осталось, мы все потеряли, – сказал Мерри. – И у нас очень мало еды.

– О! Хм! Об этом не надо беспокоиться. Я дам вам питья, от которого вы долго-долго будете зелеными и растущими. А если вы решите отпочковаться, я могу высадить вас где угодно. Вперед!

Нежно, но твердо держа хоббитов на сгибах рук, Фангорн поднял одну большую ногу, затем другую, и направился к краю уступа. Корнеподобные пальцы ног вцепились в скалы. Он внимательно и решительно спустился по ступеням и вошел в лес.

Там он сразу направился сквозь заросли, все глубже и глубже, не удаляясь от ручья, все время поднимаясь по горному склону. Многие деревья, казалось, спали, или же знали о нем не больше, чем о всяком другом прохожем, но иные вздрагивали, а некоторые поднимали ветви над его головой. Он шел и разговаривал сам с собой, как будто бежал долгий поток мелодичных низких звуков.

Хоббиты некоторое время молчали. Как ни странно, они чувствовали себя в уюте и безопасности, и у них было о чем подумать и чему поудивляться. Наконец, Пин решился заговорить вновь.

– Извините, пожалуйста, – сказал он, – могу я спросить вас кое о чем? Почему Селебэрн предупреждал нас против вашего леса? Он уговаривал нас не рисковать, и говорил, что здесь кроется западня.

– Хм, он так и сказал? – пророкотал Фангорн. – И я мог бы сказать тоже самое, если бы шел другим путем. Бойся попасть в западню в лесах Лаурелиндоренена! Так обычно его называли эльфы, но теперь они нашли более короткое имя: Лотлориэн. На Всеобщем языке это значит – не желающий цвести. Возможно, они правы: может быть он увядает, а не растет. Земля долины Поющего Золота – вот что здесь было в древние времена. Теперь это – Несущий сны. О, это странное место, и не всякий рискнет появиться здесь. Я был бы удивлен, если бы вам удалось выбраться отсюда. Но я еще больше удивлен, что вы сюда забрались. Путников здесь не было уже много лет. Да, странная это земля... Когда Селебэрн был молодым, ни этой страны, да и вообще ничего не было за пределами Золотого Леса. Только... хм, хм, таурелиломеа, тумба-леморна, тумба-летауреа ломеанор, так они говорили. Конечно, многое изменилось, но не везде же, так что это верно.

– А что верно? – поинтересовался обескураженный Пин.

– Да про деревья и про энтов. Я не все понимаю из того, что происходит, так что не могу объяснить. Некоторые из нас все еще настоящие энты, но вот многие засыпают, деревенеют, как вы бы сказали. Большинство деревьев – деревья и есть, но некоторые наполовину пробудились, а некоторые пробудились уже совсем... а кое-кто становится энтами. Так всегда было.

Когда это случается с деревьями, оказывается, что у некоторых плохие сердца. Сердцевина здесь ни при чем, я не это имею в виду. О, я знавал несколько славных старых ив в нижнем течении Энтовой Купели, они были сплошь в дуплах, разваливались на куски, но были тихи и ласковы, как юный лист. А есть деревья, в долинах, у подножия гор, они громогласны, как колокол, но насквозь испорчены. И так теперь бывает все чаще. Так что здесь появилось много опасных мест, а есть и совсем черные пятна...

– Как Лихолесье на севере? – спросил Мерри.

– Вот, вот, что-то вроде этого, но гораздо хуже. Я знаю, что север затемнен, а на этой земле есть такие глубокие долины, где тьма никогда и не поднималась, и где деревья еще старше меня. Что ж, мы делаем, что можем. Не пускаем безрассудных путников, воспитываем, учим, расчищаем.

Мы, старые энты – пастыри деревьев. Нас теперь немного осталось. Говорят, что со временем овцы становятся похожи на пастухов, а пастухи – на овец, это, конечно не сразу, а потом – овцы – они не долговечны. У деревьев и у энтов все быстрее и ближе, они вместе идут сквозь века. Энты кое в чем похожи на эльфов: они меньше заняты собой, чем люди и лучше проникают в суть вещей. И в то же время, энты похожи и на людей: меняются быстрее, чем эльфы и быстрее приспосабливаются, можно сказать. И энты лучше, чем те и другие, потому что они весьма последовательны и дольше размышляют над тем, что происходит.

Некоторые из моей семьи теперь стали совсем как деревья, и нужно что-нибудь из ряда вон выходящее, чтобы пробудить их. Они теперь едва шепчут... Зато некоторые из моих воспитанников очень подвижны и многие могут говорить со мной. Конечно, начали все эльфы. Это они пробуждали деревья и учили их древесному языку. Первые эльфы всегда хотели со всеми говорить. А потом пришла Великая Тьма, и они ушли за море, улетели в дальние долины, и сложили песни о днях, которые никогда не вернуться. Никогда... Эх, эх, эх, в былое время был один лес отсюда и до Лунных Гор, все это называлось Восточным Краем. То были просторные дни! Бывало, я мог идти и петь весь день, и не слышать ничего кроме эха в холмистых ущельях. Здешние леса похожи на леса Кветлориэна, только гуще, сильнее, моложе. А аромат! Бывало я целыми неделями дышал – и больше ничего не делал.