Василий Кононюк - Жизнь взаймы

— Стели мне тогда на лавке, я ж всем сказал, что занемог, вот на лавке и полежу, пока ты их угощать будешь.

— Да кто ж поверит, что ты занедужил с такой-то харей, — смеялась Мотря, но постелила на лавке.

— Ничего, как придут, у меня харя другая станет, — ответил, быстро раздеваясь и складывая в углу свои вещи. Нырнув под покрывало, с удовольствием растянул на твердой лавке свою побитую спину. Мотря с иронией наблюдала за моей ползучей оккупацией своей территории.

— Что думаешь, ты больно хитрый, раз на лавку улегся, то уже с хаты не выгоню? Разозлишь меня, так и голого на мороз прогоню. Стемнело уже, садись к столу, вечерять будем, как, никак, праздник сегодня, древний праздник, праздновали его еще пращуры наши, когда про Христа никто здесь и не слыхал.

Настроение было не праздничное, да и у Мотри радость из глаз через край не била, но традиции нужно чтить.

Сев за стол при неярком свете лучины, вдруг впервые за эти месяцы, отчетливо и до конца понял простую и очевидную вещь. Моя прежняя жизнь ушла, ушла безвозвратно, и даже прикоснуться к ней уже не смогу по своей воле. А если попытаюсь обмануть судьбу, и буду переть буром, то заплатят за это самые близкие люди, и так заплатят, что второй раз даже мысль, ломать действительность под себя, покажется мне кощунственной.

Все что у меня есть в этой моей новой жизни, оно не мое и ничего не стоит, а единственный человек с которым могу открыто поговорить и которому от меня ничего не нужно — эта немолодая женщина сидящая напротив, с которой мы во многом похожи. Ведь она практически моя ровесница, моложе лет на пять, одинокая, как и я, а люди… Люди всегда в раздумьях, с одной стороны лечит, пользу приносит, а с другой, ведьма, может ее лучше прогнать от греха подальше. Так и со мной…

Да и кто я есть, на самом то деле, мне до сих пор неясно. Ведь если разобраться беспристрастно, то меня можно классифицировать как одну из форм нежити, присосавшуюся к чужому телу, и тут уже такого навыдумывать можно, что волосы на голове дыбом станут. Может эти все трупы, которых я тут успел набросать, это из той же оперы, желание нежити чужую жизненную силу отведать, только всю и сразу, одним большим глотком.

Еще парочка гипотез таких про себя, любимого и впору будет дров наносить, костер поджечь. Только попросить кого-то привязать покрепче, а то у самого не получится, духу не хватит…

— … и перестань ты свою жену мучить, Владимир. Хочешь вспоминать, вспоминай что-то хорошее, не загоняй ее в гроб тоской своей. Если ты ее любишь, так радостно о ней думай, иначе загонишь в гроб до срока, я такое не раз видала. Ты ж и себе, и ей жизни не даешь, она твою тоску лучше тебя чует. Тебе что, девок вокруг мало? И ей оглядеться надо, может найдет кого, бабе одной жить тоже тяжко, а ты из нее душу мотаешь.

— Хватит, Мотря! Давай хоть ты мне душу не мотай, сам с этим справлюсь! Я с ней жизнь прожил, за месяц такое не забывают. Даже если надо забыть. Давай, наливай еще. Эх, надо было больше меда купить, ничто, на сегодня хватит, а поеду в Черкассы девок твоих встречать, попрошу купца из Киева мне бочонок привезти.

Мы пили ликер, а я рассматривал Мотрю, больше смотреть было не на что. Если снять с нее эти бесформенные халамыды, в которые она одевается, так просто красавица, а формы, как у жреческих богинь плодородия. Формы так и просятся в руки. В руки скульптора.

— Ты чего на меня так уставился, как кот на сметану?

— А на кого мне смотреть, все тебе недогода. Только сама казала, чтоб я на других баб смотрел, и жену тоской не мучил, вот я и стараюсь.

— Ты на молодых смотри, я тебе в матери гожусь.

— Для меня ты и есть молодая, а на что ты годишься, это мы еще посмотрим.

— Владимир, ты не дуркуй, на улице ночевать будешь.

В дверь начали стучаться, видно коляда пришла, быстро спрятав свой бурдюк под покрывало, чтоб не было лишних вопросов, с несчастной рожей слушал колядки, всем видом стараясь показать как им хорошо и как мне плохо. Потом они долго угощались, пока не выпили все вино и не съели все, что было наготовлено. С чувством выполненного долга они попрощались с Мотрей и со мной. В десятый раз переспросив что меня болит и в десятый раз пропустив мимо ушей мой новый диагноз, одно и то же повторять мне было скучно, коляда пошла гулять дальше.

Допивать ликер Мотря наотрез отказалась, сославшись на количество уже выпитого вина, прибрала со стола, потушила лучину и ушла спать на кровать. Кровать была достаточно широкая, чтоб поместить двоих, поэтому перебрался туда, железным аргументом пресекая попытки Мотри отправить меня обратно. Мол, там, на твердой и холодной лавке, не засну, замерзну, заболею. А поскольку это ей лечить придется, намного проще меня не прогонять, а дать тут немного погреться возле ее пышной груди. Ведь мне нужно обязательно разобраться, на что она еще годится.

— И за что мне такое наказание?

— Так это ты не у меня должна спрашивать, а у себя, кто меня в этот мир притащил, тот и должен страдать. Но, как учит нас святое писание, иго мое в радость и гнет мой легок.

— Не богохульствуй, дурень.

В конце концов, Мотре надоело делать вид, что она отбивается, и она сделала вид, что нехотя мне уступает, вспоминая раз за разом мою фразу про нудного. Врезалось видно в память. Мы весело и радостно провели остаток ночи. Правда, я часто называл ее Любка, тоска и страх, что тосковать нельзя, набегали волнами рвущими на части, но Мотря, веселым смехом прогоняла их и рассказывала, что было бы со мной, будь на ее месте другая.

Иногда мы отдыхали, пили ликер и болтали, рассказывая каждый о своем мире. Я расспрашивал о взаимоотношениях между различными атаманами, сколько у кого клинков и что она рассказала Иллару про меня. Она в основном интересовалась вопросами здравоохранения, поражаясь с одной стороны, каких успехов достигла медицина в моем мире, а с другой, что люди забыли самые очевидные вещи известные здесь любой знахарке.

Что-то изменила во мне эта ночь перед Рождеством. Мотре удалось напугать меня. Даже не веря ей до конца, что своей тоской могу навредить Любке, я вдруг поверил, что законы мироздания мудрее меня и у меня нет другого выхода, только терпеть и ждать. Меня охватило новое, незнакомое моей упрямой натуре чувство, чувство доверия к мудрости Творца и тихой радости ожидания встречи с любимым человеком. И еще я твердо знал, что дождусь ее.

Мы собрались затемно и поехали в село на праздничную службу, которую должен был давать отец Василий. Пора было наводить с ним мосты. Отношения казаков с церковью были достаточно не простыми. Хотя по некоторым данным, бродники, от которых, как многие считают и следует вести историю казачества, приняли православие раньше Киевской Руси, официальных епархий в степи не было до шестнадцатого столетия. В походах все обряды проводил атаман, на повседневную жизнь вне походов, влияние церкви также было минимально. Долгое время, несмотря на то, что православие было, скажем так, официальной религией, среди казаков встречались и мусульмане, и католики, и язычники. Но, несмотря на то, что никакого влияния у отца Василия на светскую власть не было, крови он мог попортить изрядно, простой люд к слову священника был восприимчив, поэтому следовало озаботиться выстраиванием с ним нормальных отношений.