Оксана Демченко - Безупречный враг

— Тут ты права, было тяжело… Всем стало страшно. Из страха и произрастает жестокость. С тех пор сирен выискивают еще детьми, пока они слабы. Их ломают и укрощают. Храм сперва придумал браслеты, позволяющие всегда знать местонахождение сладкоголосых и ограничивать их передвижение одним островом, а то и городом. Мы не умеем делать браслеты, это знание утрачено. Позже придумали иное средство, стали использовать ошейники, сокращающие воздействие голоса до нескольких десятков локтей. А теперь вот — цветок ош и клятву…

— Но у меня нет голоса, обманывающего и подчиняющего, — заверила Элиис. — За что меня — в клетку?

— Это тоже тайна, — вздохнул араави.

— Я больше не стану звать тебя людоедом, — вступила в торг Элиис. — Расскажи. Честно, никому и слова не передам!

— Верю. — Араави улыбнулся: вот и дало трещину детское упрямство! — Сирины не поддаются влиянию и управлению. А еще подобных тебе всегда рождалось слишком мало. Чтобы Волна не прорвалась к берегу, надо защитить сушу. С такой целью и выстроены башни на юго-западных и южных островах кроны Древа, корни которого ориентированы на север, а малые острова-ветви тянутся на три стороны света, формируя полукруг кроны. Сирины должны жить хотя бы в двенадцати башнях, иначе никто не может быть уверен в безопасности побережья. Храм опасается, что вы не останетесь в башнях по доброй воле.

— Это и есть тайна?

— Часть ее. — Эраи нахмурился, обдумывая правильность продолжения беседы. — Ладно! Вот тебе вся тайна.

Теперь араави склонился действительно к самому уху и выдохнул слова на редкость тихо:

— Воды вам послушны. Я уже говорил, ты слушала без внимания: вы можете стать оружием. Не усмирять Волну, а создавать бури и штормы, губя целые острова.

— Но я не хочу их губить! — охнула Элиис.

— Вспомни про сушеных акул, людоедов и особенно — про цветок ош, — грустно предложил Эраи.

Элиис прикусила губу и виновато смолкла. Ответа у нее не нашлось. Но, судя по упрямой складочке на лбу, мысль засела в сознании глубоко… Закончив ломать последнюю лепешку и вдоволь напившись, девочка нехотя уселась в крытые носилки. Свежесть вечера и усердное проветривание удалили духоту. На повторное предложение араави дать обещание не пытаться сбежать Элиис упрямо замотала головой. Сытость и отдых вернули силы — и для сопротивления в том числе.

Сквозь узкую щель в занавесях Элиис тайком следила за тем, как собирают лагерь. Видела бледную, мокрую с ног до головы сирену, устало опирающуюся на руку одного из стражей. Лоота больше ни о чем не просила, однако выглядела ужасно. Эта страдающая от озноба и тайной боли женщина вызывала у Элиис двойственное чувство: с одной стороны — отвращение к храму с его принуждением и неволей, а с другой — страх перед медоточивым голосом, силу которого ей недавно довелось испытать на себе.

Едва Лоота присоединилась к отряду, как араави Граат, ненадолго показавшийся не самым худшим из жрецов, снова стал виновником всех бед большого мира… Жестоким, опасным, непонятным. Он безразлично кивнул сирене, и та склонилась до земли, униженно умоляя о прощении. Носилки взмыли вверх, закачались на широких плечах стражей, камни тропы захрустели под их ногами, а сирена все шептала, жалко тащилась за араави и непрестанно извинялась.

— Если сок цветка — единственное стремление, доступное тебе, — нехотя молвил араави, ускоряя шаг и вырывая из рук женщины край своего одеяния, — отправляйся служить риил-араави острова Доито. Он будет добрым и заботливым хозяином. К тому же он стар и ему, живущему уединенно и лишенному жажды власти, нет причин бояться твоего предательства. Я сам прикажу выдавать тебе сок ош один раз в день, по допустимой и наименьшей потребности, утоляющей боль.

— Пощадите, — всхлипнула женщина, падая на колени. Вы вернули мне память и надежду, как я могу снова все потерять? Поверьте мне, я вам верна. Храму верна.

— Ну да, еще как верна, — сухо усмехнулся араави. — До заката. Когда год назад я взялся избавить тебя от пагубного пристрастия, мне и в голову не приходило, что эта беда столь велика. С каждым днем я все больше сомневаюсь в самой возможности исцеления, Лоота. Иди, довольно ныть. Я не намерен вытирать сопли каждой дурной сирене.

Лоота окончательно сникла. Араави сделал несколько быстрых шагов, сердито тряхнув головой, затем остановился, обернулся, со смесью раздражения и сочувствия изучая склонившуюся к камням тропы женщину. Подошел к носилкам и чуть поклонился:

— Божественная, а не окажешь ли ты милость моей сирене? Полагаю, идти своими ногами она сейчас не в силах. Между тем времени нет. К восходу нам следует быть за перевалом, на слиянии двух троп. Нас там ждут.

— Окажу, — неуверенно отозвалась Элиис.

— Похвальная сговорчивость. Лоота, живо забирайся в носилки. Там тепло и удобно. Задернешь шторки, переоденешься в сухое, отдохнешь. Заодно в оплату доброты приведешь в порядок волосы сирина.

— Благодарю, — тихо прошелестел голос.

Тепло колыхнулось в нем, вызывая приязнь и мягкую радость. Девочка чуть поморщилась. Влияние сирены, пусть даже неосознанное и не направленное во зло, было ей противно. Оно казалось подобным злой шутке, однажды проделанной деревенскими мальчишками над слабой и беззащитной малышкой Элиис. Принесли кувшин со свежим жирным молоком, сказали:

— Пей, подарок.

Поначалу было приятно и радостно. Но на дне оказалась грязь…

Дети смеялись, держали за руки и плечи, пытались влить в горло и остатки молока, и осклизлую глинистую мерзость. Юго не допустил. Он был не самым крупным и крепким, но каким-то безмерно отчаянным. Врезался в общую кучу с разбега, раскидал всех, ругаясь и угрожая. Шутники сбились в плотную группку. Пошушукались и отступили… Они уже усвоили: Юго упрям. И если кого-то счел врагом, непременно отомстит, даже более сильному, старшему. А еще мальчика по-своему уважали. Он никогда не ходил жаловаться к отцу, не пытался втягивать в свою детскую месть взрослые истории с денежными долгами.

Сирена забралась в носилки и виновато сжалась в уголке, перебирая вещи и вздрагивая. Сперва Элиис решила — от холода. Потом разобрала, что женщина совершенно беззвучно плачет, глотая слезы и стараясь не поднимать головы, сохраняя свое состояние малозаметным.

— Тебе плохо? — испугалась Элиис.

— Нет, — замотала головой сирена. — Мне хорошо, божественная. Эраи Граат — самый добрый на всем Древе араави, он ничуть меня не обижает. Он достоин уважения, он разрешает мне помнить, кто я. Даже помогает.

— Странная доброта, — буркнула Элиис, отнимая у сирены большое мягкое полотнище и начиная сушить ее волосы. — Ты его боишься. Он тебе не верит.