Дмитрий Веприк - Легенда о гибели богов

— Тем же, что ты назвала — смущающей разум загадкой.

— Кому этот меч?

— Аресу.

Повинуясь жесту хозяина, механическая служанка с неподвижным, как маска, лицом протягивает хозяину неправильной формы чуть выгнутую электровую пластину. Странная фантазия пришла в голову мастеру, мужу прекрасной и неверной золотоволосой Афродиты изготовить механических прислужников в облике девушек безукоризненных форм. Их бока отблескивают золотым сиянием, и даже трудно угадать места сочленений.

Гефест ставит пластину перед собой. Тонкие руки прислужницы становятся тисками. Он открывает обтянутые кожей футляры, и, стуча молоточком по изогнутому зубильцу, снимает с безликой пока заготовки первую тонкую стружку.

Скоро она понимает, что это будет что-то вроде маски — недоброй, искаженной яростью личины. Торопливая дробь ударов сменяется скребущими звуками точащих металл инструментов, которые один за другим оказываются в пальцах мастера.

— Знаешь, мне захотелось спросить, — начинает Афина. — Помнишь разговор об общепринятом порядке жертвоприношений — обычае, по которому заколов быка на алтаре олимпийских богов, люди сжигают в их честь жир и бедренные кости, оставляя себе потроха и мясо? Напомни мне, будь добр, историю происхождения обычая.

Скользящий в пальцах штихель замирает. Ненадолго.

— Ты же помнишь!

— Меня не было тогда с вами, и я была далеко. Полузабытая история по-новому зазвучит после долгого молчания.

Гефест тянется за чеканом:

— Как известно, — равнодушным голосом начинает он, — однажды в Сикионе среди богов возник спор... что в жертвенном быке принадлежит богу, что человеку. Похоже, что мы все были основательно пьяны, раз третейским судьей был избран титан Прометей, давно раздражавший спокойствие олимпийцев. Можно предположить, конечно, в этом единодушии подвох... хотя никто не отрицал, что был он независим и мудр.

— Что ты называешь мудростью?

— А ты?

— Мужество отказываться от заблуждений — не жалея о потерянных при этом сладких иллюзиях. А ведь мы почти не задумываемся о том, насколько правила, принимаемые нами за устои мира, на самом деле лишь результат случайных стечений обстоятельств.

Гефест кивает:

— И однажды та лужайка видимости, на которой мы все так охотно играем в свои игры, может разверзнуться под нашими ногами.

Пауза.

— Продолжай.

— Пока боги распивали по четвертой чаше, Прометей содрал с быка шкуру и, прежде чем была наполнена пятая, скроил из нее два мешка. В первую он сложил мясную мякоть, прикрыв сверху неаппетитной требухой, во вторую накидал костей, замаскировав их толстым слоем жира. Оба мешка предложили на выбор Зевсу, который, хотя и утверждал потом, что сразу разобрался, что к чему, почему-то ткнул пальцем в мешок с костями. Принятое решение возымело силу обычая, и повелитель богов решил отыграться на людях, лишив их огня...

— Произошедшее следом ты тоже считаешь местью за шутку на пиру?

— Нет, — задумчивый штихель скребет металл. — Конечно нет...

Ничего больше не спрашивая, завороженная течением своих мыслей, богиня следит за оживающей электровой маской. Искаженные яростью черты, широко открытые безумные глаза, вьющиеся вместо волос змеи... Ба, она знает, кто это!

Обретшее краски жизни, на нее глядит лицо медузы Горгоны. Вдохновенные движения мастера молниеносны. Составляя одна к другой отшлифованные до зеркального блеска пластины, в которых Афина давно угадала части доспеха, он продевает в отверстия кожаные ремни, вьющиеся в его быстрых пальцах, как разъяренные змеи, плюща заклепки стучит молотком — и оглядывается, лишь закончив работу.

Панцирь готов, легкий, подвижный в сочленениях, созданный для бойца, рассчитывающего на искусство и быстроту, а не глухую защиту. Внушающая ужас маска Горгоны укреплена на грудной пластине...

— Ты превзошел самого себя! Кому же эта красота?

Где оно — покоряющее вдохновение великого мастера? На нее снова, снизу вверх, по-собачьи, глядят глаза познавшего ужас падения хромого бога...

— Тебе, богиня, — тихо говорит он.

— Спасибо, брат, — отвечает она.

Ибо ей больше нечего ему сказать.

В предрассветных сумерках, когда невидимое солнце успевает лишь чуть позлатить верхушки гор, четверо верховных жрецов дельфийского святилища входят в уединенную хижину, почти прилепившуюся к одной из крутых скал, отделяющих от мира священную долину. В глубине хижины на подстилке из лавровых листьев спит совсем юная девушка, сон которой крепок, хоть и полон сумбурных видений. Ее не будит проникший в распахнутую дверь сырой воздух холодной ночи, она лишь по-детски сворачивается в клубочек, подтянув колени к животу, и тогда руки седых жрецов, взяв за плечи, властно встряхивают спящую.

— Я хочу спать... — бормочет она.

Но ее будят, мягко, но настойчиво. Еще не раскрыв глаз, она вспоминает, что ее ждет сегодня, и со сразу забытым сожалением рвет паутину своих снов. Шуршат лавровые листья. В руках седой служительницы лежит короткое платье, не прикрывающее даже колен.

Сегодня, если будет на то дан знак, устами девушки заговорит бог.

Единственная дорога в священную долину неожиданными зигзагами взбирается по склонам Парнаса. В то самое время, пока девушка, сбросив платье и покрывало, совершает омовение в холодном, как лед, Кастальском ключе, двое запоздавших паломников спешат по священной дороге. Еще в темноте миновав рощу дикорастущих олив, жадно вцепившихся корнями в каменистую землю, они начинают подъем.

Одного сопровождает трусящая возле ног собака, другой ведет на поводу смирного ослика. Их встреча на окраине Криссы случайна, если случайности вообще есть место в этом мире. Сперва, насколько позволяет дорога, в сумерках подсовывающая под ноги острые камни, владелец ослика рассказывает о славном крае Арголиде, плодородной долине, где брошенное в землю зерно дает сам-шестьдесят. Этот край в прежние времена был яблоком раздора для могучих царей, владетелей крепкостенных твердынь, истощавших друг друга в бесконечных войнах, но вот уже четвертое поколение краем твердо владеют потомки Персея, имеющие свою резиденцию в Тиринфе, величественном замке, стены которого сложены из десятиталантовых глыб и имеют толщину в десять шагов. Говорят что в давние, полузабытые времена, этот замок построили ушедшие в небытие одноглазые великаны... Впрочем, мало ли о чем порасскажут старики?

Потом разговор меняет тему. Уроженец Арголиды хочет узнать, с кем же свела его судьба:

— Как тебя зовут, откуда ты, какого племени? Куда ты идешь?

— У меня нет ни родины, ни племени. Зовут же меня... — говорящий усмехается. — В последний раз меня звали Человеком-с-гор.