Дмитрий Веприк - Легенда о гибели богов

— Что же ты делаешь в этом мире?

— Я долго жил в горах, пытался познать тайны жизни и смерти. Я стал знахарем, — добавляет Человек-с-гор, поймав недоуменный взгляд. — И кажется, научился очень многому. А теперь я хочу понять, нужно ли людям мое знание.

— И куда же ты идешь теперь?

Человек-с-гор усмехается:

— Я узнаю об этом в конце своего пути.

— А что ты будешь делать в Дельфийской долине? На твоем месте я нашел бы, о чем спросить жрицу бога.

Извивающаяся тропа ведет их ввысь, открывая недоступные прежде горизонты.

— Я слышал, судьба человека предопределенна жребиями Мойр. Стоит ли знать то, чего все равно не избежишь?

Почти достигнут перевал. Солнце показывает свой край из-за восточных гор. С высоты орлиного полета открываются северные берега Пелопоннеса. Четко высвечены складки скалистых берегов и зубастая цитадель Коринфа на высокой скале, где правил некогда Сисиф, хитрейший из смертных, ненадолго обманувший даже богов.

— Ты, кажется, сам сомневаешься в том, о чем говоришь?

Человек-с-гор поддевает попавший под ногу камень, и тот, исчезнув за обрывом, начинает свое падение.

— По-твоему, люди бессильны изменить свою судьбу, и ничто не изменит жребия Мойр?

— Да.

Достигнув выступа, камень с грохотом разлетается на мелкие обломки.

— Тогда им не нужны боги.

Собеседник качает головой:

— Ты думаешь, что ты сам, по собственной воле пришел в эту долину? Ты забыл о Роке — могучей, непознаваемой силе, которая, стоя над миром, никому не дает свернуть со своего пути. Однажды ты поймешь, что сам Рок привел тебя в Дельфы.

Человек-с-гор пожимает плечами.

Открывшаяся внизу долина дышит прохладой и сосновой хвоей. Низко пролетевший над правым плечом орел набирает высоту в восходящем потоке, они идут навстречу тому, что будет послано им судьбой, а девушка в коротком платье девственницы между тем входит в святилище. Путь в священное подземелье минует алтарь Гестии. На нем ярко горит огонь, шипит смола на сосновых ветвях и жрец-пророк, старательно помешивая раскаленные угли, бросает на них засушенные травы, смешанные с кореньями ладана и белены. Подойдя настолько близко, насколько позволяет жар, девушка жадно вдыхает курящийся фимиам. В это самое время другой жрец, зачерпнув горстью воды, плещет ею на лежащего козленка. Тот вздрагивает и пытается встать с холодного пола — добрый знак. Вдыхавшая фимиам начинает шататься, и, подхватив под руки, ее сводят вниз в святая святых храма, где возле священного камня Омфал в клубящемся мареве исходящих из расщелины паров стоит серебряный треножник.

Когда никуда не торопящийся Человек-с-гор подходит к святилищу, солнце успевает взойти довольно высоко. Он с любопытством смотрит на толпящихся у входа паломников, каждый из которых, держа по обычаю в руке кусок мяса и медовый пирог, пытается пробиться вперед, натыкаясь на поддерживающих порядок общинных стражников. Это не бросается в глаза, но время от времени возникший в толпе жрец подзывает кого-то из паломников, и, минуя привратников, счастливец проходит с ним в тень сводов храма.

Проголодавшийся Человек-с-гор уже собирается уйти, когда, раздвинув почтительно расступившуюся толпу, к нему подходит седовласый жрец-пророк. Смирно сидевшая у ног хозяина собака, вдруг зарычав, показывает желтые клыки. Ей приходиться умолкнуть.

— Я прошу прощения.

— Кто ты, человек? — спрашивает жрец.

— Меня называют Человеком-с-гор.

— Это твое имя?

— Да — с тех пор как я отказался от прошлого.

— У тебя есть вопросы к богу, человек?

— У каждого из нас есть вопрос к богу. Но пришедший поздно и не принесший даров, я не надеюсь задать его.

Лицо жреца непроницаемо:

— Устами жрицы священного треножника бог велел: сошедший с гор и скрывший свое имя, чья собака зарычит на вестника бога, пусть войдет он в святилище и спросит бога о том, что лежит на его сердце.

Не дожидаясь ответа, жрец-пророк поворачивается. Человек-с-гор следует за ним, раздумывая о сути тех вопросов, которые смертный может задать богу.

Холодны струи Кастальского источника, и истерты ступени священного подземелья. Здесь почти темно, и, не отпуская его руку, жрец откидывает тяжелый полог:

— Проходи.

Пламя дрожит в чашах золоченых треножников. Сидящая над расщелиной девушка в коротком платье и мантии пророчицы поворачивает к нему невидящие глаза:

— Входи! — восклицает она. — Входи, человек, не равный другим, которого ждали тут, входи и скажи, что нужно тебе от бога!

Она говорит это, то произнося слова нараспев, то срываясь на истеричный крик, держа в руках лавровую ветвь и ведущую к камню Омфал нить. Непроницаем мрак в дальних углах зала, а под ее ногами, тоже опьяненные исходящими из расщелины парами, лениво шевелятся змеи.

Смолкает эхо.

В фиванском храме Зевса шумит пир победителей. Сотня быков заколоты в жертву богам, их жир и бедренные кости отданы пламени алтарей. По окончании всех обрядов старейшины и вожди поедают в храме свою долю. Прочие пируют на площади.

Два служителя храма, чьи обязанности сегодня сводятся к поддержанию огня в светильниках, присев в тени бокового придела, комментируют происходящие события.

— Послезавтра свадьба, — говорит один. — Теперь, после того, как мы обрели такого великого вождя, странно будет сомневаться в славном будущем Фив.

Второй служитель храма глядит на своего товарища с сомнением — седина далеко не всегда служит признаком мудрости. Не придумав ничего лучшего, он решает ответить притчей:

— Однажды лягушки, позавидовав по глупости людям — ибо чего еще ждать от глупых лягушек? — решили выпросить у Зевса себе царя, — начинает он. — Милостивый бог швырнул им с неба корягу. Сначала испуганные шумом падения лягушки попрятались, но после осмелели, и мало-помалу убедились, насколько ничтожен их владыка. Когда же им надоело прыгать у него на голове, они взмолились Зевсу о новом царе, более их достойном. Терпение сына Крона истощилось, и он отправил царствовать к ним змею, одну за другой, наконец, пожравшую глупых лягушек.

Седобородый подозрительно смотрит на рассказчика:

— И что ты хочешь этим сказать?

— Ничего особенного. Просто иногда нерадивый и незаметный правитель лучше энергичного и скорого на действия.

Седобородый тут же отделяется от собеседника щитом непроницаемой суровости:

— Не стоит тебе такие вещи произносить — а мне слушать!

В это самое время Алкид, занявший место по правую руку от Креонта, подняв чашу, провозглашает застольную речь:

— В первый раз мы пили в честь богов, — произносит герой в наставшей тишине. — И это правильно, ибо боги могучи. Мы пили за своих отцов, что тоже верно. Но боги бывают от нас далеки, а наши отцы так смертны. И я пью за тех, на кого только и остается рассчитывать человеку, когда беда и смерть решат протянуть к нему руки — за верных друзей!