Дмитрий Веприк - Легенда о гибели богов

— Приз победителю в кулачном бою, — произносит Атрей. — Второй победитель, вернее последний побежденный, будет иметь вон тот котел на львиных ножках.

Эти слова доходят откуда-то издалека. На зубах Человека-с-гор снова хрустит пыль дорог, а она, смеясь шутке, протягивает ему кувшин, вода в котором была слаще любого вина. Потом он видит то же лицо неподвижным и бледным в обрамлении траурных цветов, а через миг снова раздается ее голос, брошенное яблоко обжигает ладонь, и падают слова, холодный смысл которых не мог быть скрыт любым тоном, каким бы они не были произнесены...

Сколько же прошло с тех пор?

— А ведь я помню тебя, девушка.

В ее карих глазах он видит отражение тех же вод реки памяти.

— Я тоже.

— Спасибо тебе за то яблоко. Я до сих пор помню его вкус.

— Ты изменился, Человек-с-гор, — говорит она.

— Ты тоже, — говорит он, невольным движением рассеянной руки поправляя складки нового плаща. — Но все перемены пошли тебе лишь к лицу.

— Наверно, ты видишь не все перемены.

— Страдания очищают душу.

— О! Тогда она теперь бела как снег.

— Как ты оказалась здесь?

— Меня взяли в плен во время набега, — говорит она.

— Понятно.

— На что мне рассчитывать теперь?

— На богинь судьбы, девушка.

Атрей, сын Пелопса, следит за этим диалогом, высоко подняв брови. А потом громко смеется.

Расставшийся с аттическим побережьем в шестой день месяца мухиона, тридцативесельный корабль под черным парусом пристает для ночевки к побережью острова Мелос.

— Берег выглядит пустынным, — говорит Тесей.

Правящий рулевым веслом Феак кивает:

— Что не избавляет нас от необходимости выставить часовых.

— Безусловно, — соглашается наследник Эгея.

И переходит на нос. Одна из девушек, избранных в жертву жребием, становится рядом с ним. Едва ощутимая килевая качка заставляет соприкасаться их плечи.

— Гляди-ка, — говорит он, — видишь во-он тот славный холм, увенчанный мощным деревом, которое не согнут никакие ветра? Там я проведу ночь, где ничто не помешает видеть звезды.

— О, да! — говорит девушка. — Звезды того заслуживают.

— Они могут поведать многое, — подтверждает Тесей.

Итак, в числе четырнадцати, герой отправляется на Крит, дабы убив Минотавра, снять со своей родины проклятье — или умереть. Двое девушек также подменены хрупкого вида женственными юношами, в течение долгого времени избегавшими солнца, принимавшими горячие ванны и осваивавшими тонкости девичьей походки. Их ум и храбрость, однако, проверены и сомнению не подлежат.

Песок шуршит о днище. Спрыгнувшие на мелководье мужчины проворно роют углубление под киль.

К тому времени, когда доедается сваренный на огне ужин, начинает темнеть небо. Опоясавшись мечом и накинув ненужный сейчас теплый плащ, Тесей уходит куда-то вглубь острова. Его спутники уже приучены не доискиваться до смысла его поступков, и потому лишних расспросов не следует. Девушке же приходится дожидаться полной темноты — и даже несколько дольше.

Когда же все, кроме двух часовых, смыкают глаза, болтавшая о звездах встает и лениво следует вдоль полосы прибоя, пока тень нависшей скалы не прикрывает ее от чужих глаз. Тогда она поворачивает к приметному холму. Тесей встречает ее на полпути и, взяв за руку, ведет к разожженному в укромном месте костру...

Далеко заполночь утомленные ласками любовники лежат, прижавшись друг к другу, на плаще, брошенном на смятую весеннюю траву. Они молоды и прекрасны, их согревает огонь, в глазах их отблеск звезд — почему бы не почувствовать себя счастливыми?

— Ты самый лучший из всех! — говорит она.

Улыбка Тесея скрыта ночной тенью:

— У тебя велик опыт сравнений?

Следует игривый шлепок:

— Как тебе не стыдно! Я же тебя люблю!

— Своему жениху ты говорила то же самое?

— Не вспоминай о нем!

— Почему?

— Он ничтожество, он далеко — и я его никогда не увижу.

— Увидишь! — Тесей смеется. — И я буду гостем на свадьбе.

— Как ты можешь думать, что я... И почему ты так уверен, что мы не умрем в Лабиринте?

— Потому что боги явили мне знамения своей воли. Я убью Минотавра, и мы вернемся домой под белым парусом.

— Расскажи! — просит она.

— Я рассказывал.

— Расскажи еще!

И он рассказывает в который раз, как сидящая на золотом треножнике дельфийская жрица, то срываясь на крик, то растягивая неестественно размеренную речь, предрекла ему удачу, если так же щедро, как и Аполлона, он почтит дарами святилище Афродиты, и о том, как принесенная в жертву богине еще бьющаяся в судорогах коза превратилась в козла, коснувшись жертвенного пламени, что было сочтено всеми за добрый знак, и...

— Почему бы тебе не взять меня замуж?

— Почему же именно тебя?

Говорят, что когда темнота скрывает лица, легче лукавить. Не всегда — в темноте слух точнее ловит фальшивые ноты.

— Мы вместе на одном корабле плывем навстречу смерти и... Разве я не отдала тебе все, что могла?

— Ферибея могла сказать то же самое.

— Я... Ты... Я так и знала, что у тебя было что-то с этой тонконогой коротышкой с зелеными глазами!

— Ее чудные глаза имеют цвет жемчуга, ростом она ненамного ниже твоего, а те ноги, которые тебе кажутся тонкими, будучи сведены, не дадут просвета от промежности до колен.

Тесею чудится всхлип — впрочем, он не уверен:

— Как ты мог! Разве с первой нашей встречи я не смотрела только на тебя?

— Достойно ли, ответив на внимание одной девушки, отказать во взаимности другой?

Теперь всхлип слышен хорошо, что, впрочем, героя не смущает.

— Все мужчины одинаковы!

— И каковы же именно?

— Предатели, неспособные к любви и верности!

— Милая моя! Женские же клятвы в любви вообще ничего не стоят. Их чаще произносят тогда, когда хотят мужчину удержать и когда собираются его предать.

— И верность тоже?

— Если бы она многого бы стоила, замужние женщины не тратились бы так на пудру и румяна.

— Дай тебе волю, ты бы наверно держал бы женщин под запором до той поры, когда о них бы спрашивали на улицах не «чья жена?», а «чья мать?»!

— Между прочим, это неплохая мысль.

— Значит, по-твоему, все женщины в этом мире коварны, ненадежны, их слова о любви — звук пустой? Других нет?

— Быть может и есть, — равнодушно роняет Тесей. — Любящая, готовая с любимым в небеса и преисподнюю, верная ему, а не людской молве — но в таком случае эта земля недостойна ее ног. Ее надлежит, одарив бессмертием, вознести к богам.

— У тебя холодное сердце!

— Нет. Я знаю мир, знаю людей. А ты не изменила своему жениху, виновному лишь в том, что не в его силах было ни спасти тебя, ни последовать за тобой? Что ты могла требовать от него? Смерти? А его долг — перед своими родителями и своим городом?