Дмитрий Веприк - Легенда о гибели богов

— Я тоже боюсь потерять тебя. В тебе будто сидит какой-то демон, заставляющий тебя бросать то, чем всегда так дорожат другие, и пускаться в путь, который однажды принесет тебе смерть. Ты словно все время бросаешь кому-то вызов, не то судьбе, не то богам — а на самом деле...

— Что же на самом деле, моя рыжая вещунья?

— Ты сражаешь лишь собственных призраков. Остановись, что еще нужно? В этот город ты приведен самой судьбой. Его стены и рука правителя сохранят от любой беды, разведенный мной очаг и мое тепло всегда согреют тебя, нет нужды ни в чем, и многие будут рады назвать себя твоими друзьями.

— А еще?

— Еще... Я очень люблю тебя, но знаю, что однажды ты остановишь свой взгляд на другой, как это свойственно природе мужчин. Я не скажу ни слова, когда эта другая сядет у этого огня — только не ставь меня ниже ее!

Ее руки и губы касаются его тела. Она улыбается во тьме, сознавая свою ненавязчивую силу. Огонек фитиля вздрогнув, отклоняется.

— Ты говоришь о любви...

— И что?

— Ты всегда так одинаково произносишь это слово...

Пламя плавающего в масле фитиля начинает дрожать...

Проснувшись на заре, Человек-с-гор вспоминает увиденный этой ночью сон. Забыты и неважны произнесенные в нем слова, а говорившие их — лишь рожденные грезами призраки, но глядя на ту, что разметав волосы спит рядом с ним, он понимает вдруг, что его душа и сейчас также одинока, как одинока она была в той древней пещере на склоне горы Тайгет...

Где-то далеко, на южном побережье Моря Среди Земель, лежит великая древняя страна. С востока и запада эту страну обжигает знойное дыхание пустынь, но жизнь ей дает великая река Хапи, у истоков которой не был никто из смертных.

Когда-то этой страной правили боги. Потом они ушли, оставив свои имена и власть царям, смертным, как и прочие люди, но почему-то требующим для себя воистину божественных почестей.

В древности, тысячу лет и раньше, этих странных богов хоронили в громадных каменных пирамидах, что и поныне высятся к западу от Мемфиса. С тех пор немало вод унесло течение великой реки, и немало песка принесено сухими ветрами пустынь. Стали развалинами погребальные храмы, занесены ведшие к ним дороги, опустели саркофаги в ограбленных погребальных камерах. Целы лишь сами пирамиды. Против них бессильно даже время.

Нынешние фараоны правят страной из стовратных Фив. Впрочем, на берегах Хапи два таких города, как половинки единой сущности разделенных водами реки, истоков которой не достиг никто.

Один из них лежит на восточном берегу. Издалека видны его дворцы, храмы, утопающие в зелени садов виллы, великолепие которых как-то заставляет забыть о глинобитных лачугах, разбросанных на окраинах рядом с пустыней, обитателям которых обязано своим блеском это величие. Это город живых.

Западный же берег — берег заката. Он принадлежит мертвым.

У подножия дряхлых бурых скал высятся сумрачные громады заупокойных храмов. За грядой гор начинается Долина Царей.

Много всякого скрывают в себе эти высеченные в каменной толще скальные гробницы. Их замурованные входы опечатаны жрецами некрополя, но рано или поздно в них проникнут грабители, и дрожащий свет факелов падет на груды сокровищ. Растерянные и изумленные, они не сразу смогут решить, с чего начать, разглядывая наставленную друг на друга обшитую золотыми пластинами мебель, украшенную головами невиданных зверей, золотые кресла, ларцы, инкрустированные слоновой костью, золотые луки и посохи, парадные колесницы, в которые никто никогда не впряжет коней, раскрашенные и раззолоченные статуи заупокойных слуг и стражей, алебастровые ларцы, сундуки с роскошными одеждами, вазы с благовониями и сосуды с царскими внутренностями...

А быть может — мало ли какие чудеса не бывают на свете — в одну из гробниц войдет некто, чуждый обычной людской корысти. Может даже он сумеет прочесть начертанные на стенах столбцы иероглифов «Книги Мертвых». И остановится перед изображением слепого певца с лирой в гробнице фараона Антефа.

Давно умерший, этот слепец был мудр. Однажды он спел о том, о чем стоит помнить живым.

Нашли свой покой некогда благородные и славные люди, пел он, а от их прежних жилищ не осталось и следов. У всех на слуху слова Имхотепа и Хардедефа, пел он, все повторяют их, а что сталось с гробницами этих мудрецов? Обрушились стены, и не сохранилось даже место, где они стояли, словно их и не было вовсе.

Ладья солнца плывет в зените небес. Ветра времен проносятся над Городом Мертвых.

Внутренние переходы критского дворца запутанны и извилисты — результат многовековых и не слишком обдуманных перестроек огромного здания, страдающего при каждом великом землетрясении. Следуя за скрывающей лицо молчаливой служанкой, гордящийся своей памятью Тесей начинает теряться в числе и направлении пройденных коридоров, когда оказавшись в зале полных зерна пифосов, он озаряется прозрением — этот зал, во всю длину которого врыты в землю громадные, в полтора роста глиняные сосуды, находится прямо под тронным залом критских царей.

Его проводница уходит, бросив короткое «жди», и, оставшись один, он предается этому несложному, хоть временами и утомительному занятию. Жизнь похожа на игру, думает он, и та же страсть придает ей вкус и цель. Сделать единственный и неповторимый ход костяной фигуркой на расчерченной доске, нанести удар раскрытому умелым маневром противнику, сказать слово, которое, прозвучав раньше или позже, пропало бы втуне, но сказанное вовремя, сделало тебя господином положения... Если вам не знакома эта страсть — ваши прошлые победы случайны.

Наконец, из-за подпирающей потолок колонны выходит девичья фигурка в светлом одеянии жрицы.

— Позволь приветствовать тебя, благородная Ариадна!

— Ты так легко узнал меня?

— Разве хоть раз увидев, можно забыть прекраснейшую из дочерей Крита?

Она подходит, и он угадывает в полумраке ее улыбку:

— Если бы ты был также правдив, как и вежлив...

— Что хочет знать принцесса Крита?

— Прежде всего — твое имя.

— Я его называл...

— И я его помню. Но ты вовсе не тот незначительный человек, каким хочешь казаться.

— В моем городе меня никто не назовет незначительным.

— Да, может быть, — говорит она. — Однако я едва ли поверю, что есть где-нибудь такой город, где сын ремесленника умел бы так блестяще проходить повороты и внук земледельца так хорошо владел бы приемами борьбы.