Сергей Смирнов - Цареградский оборотень

-- Я расскажу Коломиру,-- сказал последыш.

-- Расскажешь,-- покорно кивнул ромей.-- Он очень удивится.

Больше всего тогда и впрямь хотелось скорее показать чудесную раковину старшему брату и даже подарить ее Коломиру насовсем -- только сначала научить его, как надо слушать п о н т о с. Но отец запретил, сказав, что раковина -- подарок самого ромейского василевса и ее уже нельзя никому отдавать.

Последнюю ночь на земле своего рода третий сын князя-воеводы проводил один -- в самой высокой отцовой горнице, за тремя запорами и тремя заговорами, чтобы ничье змей-слово не подползло к нему в ноги и ничья злая мысль-птица не пролетела над ним, клюнув в темя. Хуже не могло быть того, как отпустить малого порченым тайно. На своей земле не успеют заметить, а в чужой дороге -- будет поздно: захиреет малой, ромеи сразу обман найдут. Они всегда обмана дожидаются и вздыхают с облегчением, когда дождутся. Так бы и рухнул весь мудрый замысел князя-воеводы, свитый узлом-косою на семь будущих колен Турова рода.

Окна-повалуши были наглухо закрыты. Из тьмы впору было прясть нитку и ткать черное полотно, но дело было не мужским, поэтому князь не пожалел для сына настоящей ромейской свечи из прозрачного воска, светившегося ярче самого огня на фитиле.

Свеча стояла посреди стола, и в ее пламени мерцали доспехи и мечи крохотных всадников. Княжичу не спалось всю ночь. Он поливал водой побитых воинов, они снова оживали и снова садились на своих коней-жучков, и снова пускались вскачь по гладкой столешнице, ища врагов, сражаясь невидимо с кем и позвякивая броней. Когда княжич закрывал глаза, ему на слух чудилось, что по всему столу рассыпаются ромейские монеты.

Из-за дверей, из-под пола горницы тоже доносилось позвякивание, будто внизу тек серебряный ручей. Там отец, не смыкая глаз -- как и полагалось: от заката до рассвета -- ковал последышу имя, которым отныне будут называть княжича, уходящего за межи. Наковальней, как повелось издревле, служило седло, снятое с отцовского жеребца Града. Сначала отец согрел седло своей плотью. Конь Град накануне ходил под своим хозяином по кругу до тех пор, пока у князя само собой не брызнуло на седло семя. Молотом служила плеть, свитая из конского волоса и последних сжатых колосьев.

Когда сила рассвета за стенами и ставнями горницы сравнялась с силой начавшей увядать свечи, последыш все-таки не удержался и заснул на лавке перед столом под тихий звон сражения на столешнице и тихий звон чудесной кузницы внизу, под полом.

Когда дверь открылась, он очнулся и вышел сразу из двух горниц -- из отцовой и из пустой горницы своего сна. Из отцовской он успел прихватить со стола полдюжины чудесных всадников и спрятать их в свой поясной кошель, а из сна он другой рукой не успел выловить ничего, только без толку черпнул пальцами оставшуюся там тьму. Отныне и не могло быть у княжича никаких снов: за межами-пределами рода, в ромейской воле, снам полагалось стать явью и наоборот -- явь, принадлежавшая роду, превращалась в сны-воспоминания.

Больше не нужно было последышу в тот, последний день торить тропу крепкими словами. Родичи, собравшись единым духом, все сделали для него сами. Мамки вымели из дома всех уморившихся от ромейского духа ос, заговорили половицы, чтоб и вся дальняя дорога не скрипела под ногами княжича, и положили от порога горницы до самого берега рушник-дорожку, вытканную за один светлый день, от зари до зари.

Княжичу осталось только пройти по этой белой скатерти-дорожке, вышитой бороздами и зернами посеянной в те борозды пшеницы. И он пошел, щурясь от света и как во сне совсем не чувствуя тверди под ногами.

Женщины сразу запели на проводы княжича Задорожную песнь , чтобы в пути не источила его тоска и не сожгла лихорадка.

Он шел, и все родичи плыли мимо него, как далекие берега. Ему нельзя было сойти с рушника так же, как никому нельзя безнаказанно сойти в сторону с моста.

-- Не робей, мы -- Туровы,-- подбодрил младшего брата Коломир, двинувшись рядом с ним вдоль рушника и догоняя малого.-- Тятя сказал, ты раньше всех воеводой станешь.

Последыш вспомнил про раковину, спрятанную в дорожный мешок, вспомнил, с каким изумлением смотрел на нее старший брат.

-- Привезу тебе такую же,-- пообещал он Коломиру.-- Только больше. Самую большую.

-- А мне? -- донесся голос Уврата.-- Мне чего?

-- И тебе тоже привезу,-- искренне пообещал он среднему и тут, чтобы невзначай не разреветься, стал придумывать, сколько и чего привезет братьям из того чудесного града-ирия, что стоит дальше Поля.

Выдумки не хватило, и тогда последыш широко раскинул руки и пообещал:

-- Я всем привезу вот сколько! Как тятя...

-- Не надорвись,-- усмехнулся Коломир и протянул малому в подарок свой замечательный нож, который выковал сам и для которого сам же сшил кожаный чехол.-- Бери, не потеряй.

Малой не сдержался и схватил брата за руку.

-- Не позорь! -- расердился тот и, вырвав руку, отошел от рушника-дороги, как отплыл навсегда.

А по левую сторону пути-рушника тотчас появился Уврат и стал хитро подмигивать:

-- Не реви. За тебя ромеи целую ладью золота пообещали, если пропадешь или утонешь.

Отец возвышался впереди со своим конем, придавившем копытами конец рушника. Отец-князь пока молчал и поджимал губы, держа-сберегая во рту выкованное для сына имя, еще теплое с ночи.

Когда последыш подошел к отцу, князь-воевода посмотрел на сына с высоты синих небес и опустил ему на шею оберег -- бронзового тура на крепком волосяном шнурке. Потом князь нагнулся и прошептал имя, которое вошло в последыша прямо через темя, как меч входит в ножны. Новое имя несильно обожгло малому темя, на миг перехватило его дыхание и кольнуло острием утробу, где-то глубоко под пупком.

-- Стимар ...-- рек отец.-- Отныне будут звать тебя Стимаром . С этого часа ты будешь Стимаром , Потерянным Смертью.

В тот же миг имя остыло, и княжич поежился от железного холода, протянувшегося сверху вниз, от темени до пупка. Отец дал сыну имя, которое носил его прапрадед. Тот предок был отдан вместе со своим именем в заложники аварам. Когда наступила ночь, он вытащил свое имя из темени, как меч вытаскивают из заплечных ножен, порубил им аварского кагана и всю его ближнюю дружину и со славой вернулся домой.

Отец отступил в сторону от рушника-дороги, и сразу весь род Туров остался у последыша за спиной, как последняя закатная тень, хотя было еще далеко и до полудня.

Перед глазами последыша были теперь корабельные сходни, а сверху, с чужой лодьи, на него смотрел ромей Агатон. По его доброму взгляду тоже можно было подниматься, как по лестнице.

-- Ныне твой час, Стимар,-- донесся за спиной глас отца, и его конь Град жарко дохнул в затылок последышу.-- Иди.