Елена Хаецкая - Полководец

— Эльфийское булькание, а не музыка, — сказал Моран. — Классика — согласен. Музыка — согласен. Но эльфийское булькание убивает все. Оно убивает меня!

— Вы — это еще не «все». Каким бы необъятным вы ни были, всегда останется еще нечто, не вместившееся в границы, — сообщил Николай Иванович.

— Например, вы? — прищурился Моран.

— Напрасно иронизируете. Каким-то боком мы с вами соприкоснулись. И даже срослись. В мире человеческого общения это называется «общие интересы».

— Можно подумать, только люди умеют дружить, — сказал Джурич Моран. — Глубочайшее заблуждение! В искусстве дружбы и любви троллям нет равных.

— А как же эльфы? — напомнил Николай Иванович, стараясь не рассмеяться.

— А вы Шопена давно слушали? — возразил Моран.

— Хорошо, — после паузы произнес Николай Иванович. — Не Шопен. Что скажете о Чайковском?

— Стопроцентно человеческая музыка.

— Бах?

Моран болезненно сморщился.

— Бах… Мы об одном и том же Бахе говорим? Немец такой толстый, на органе играл?

Николай Иванович кивнул.

— Бах… Он… — Моран глянул на Николая Ивановича исподлобья. — Он больше, чем я, — наконец с трудом признался Моран. — В Калимегдане он был бы более одаренным Мастером, чем Джурич Моран. Хорошо, что Баха там никогда не было. Я бы ему, наверное, яду в пойло подсыпал.

— Моцарт? — тотчас спросил Николай Иванович.

— Для русского интеллигента вы довольно банальны в своих ассоциациях.

— Это признак вежливости. Банальные ассоциации позволяют выстраивать удобные переходы в разговоре.

— Удобные для кого? — сморщился Моран.

— Для обоих собеседников.

— Для меня банальные ходы неудобны, — отрезал Моран.

— Вы не человек, — вздохнул Николай Иванович.

— Только сейчас заметили? — огрызнулся Моран. — Скажу больше: я еще и не русский интеллигент.

— Вообще не интеллигент, — сказал Николай Иванович.

— Да. Но — интеллектуал. — Моран поднял палец. — Вы ощущаете разницу?

— Голубчик, вы — Джурич Моран, и этим интересны, — сказал Николай Иванович.

Моран испытующе взглянул на него:

— Не издеваетесь, часом?

— Нет.

— Почему?

— Я вежливый.

— Только поэтому?

— Вы мне нравитесь.

— Почему?

— Потому что я люблю неприятности.

— Извинение принято, — заявил Моран. — Моцарт — эльф, вот что я вам скажу. Поэтому все споры о его музыке бессмысленны. Он такая же абсолютная данность, как и любой другой остроухий.

— Так кто же, в результате, ваш любимый композитор?

— Прокофьев, — сказал Моран. — Вы что, не поняли? Особенно «Золушка». Без вариантов. Тролль.

— Как и Шостакович.

— Точно.

— Что ж, — сказал Николай Иванович, поднимаясь, — позвольте поблагодарить вас за вечер. Я давно уже не проводил время так приятно.

Моран остался сидеть. Он посмотрел на своего собеседника снизу вверх:

— Вы что же, намерены вот прямо сейчас от меня улизнуть?

— Разумеется. Час поздний, я и без того засиделся у вас в гостях.

— Ага, — сказал Моран, — я все понял.

— Простите? — вежливо удивился Николай Иванович.

— Ну, весь чай выпили, пирожные слопали — что ж еще тут торчать! — Моран распалялся все сильнее. — Все люди одинаковы. Пользователи. Пользуются друг другом. А как выжали напарника, так и отбрасывают. Как будто он не человек, а шкурка от лимона.

— Вы же сами настаивали на том, что вы — не человек, — напомнил Николай Иванович.

— Не человек! Но и не шкурка! — рявкнул Моран. — Вы хоть способны видеть различие?

Николай Иванович опять сел.

— Чего расселись? — напустился Моран. — Сперва обидели, а теперь расселись?

— Я пытаюсь понять, чего вы хотите.

— Поговорить. Мне скучно.

— Голубчик, я, пожалуй, все-таки пойду, — сказал Николай Иванович. — Вы раскапризничались, а я, виноват, вам не нянька.

— И напрасно, — пробурчал Моран. — Вы для чего приходили-то? Пообщаться?

— Если говорить честно, я приходил по делу, — сознался Николай Иванович.

— Ну так и говорил бы по делу, а то — «Моцарт, Моцарт»… — сказал Моран все еще сердито.

— Видите ли, — заговорил Николай Иванович, — я неспроста расспрашивал вас об Истинном мире…

— Хотите отправиться в экстремальное путешествие? — хмыкнул Моран. — Надоело двойки оболтусам ставить? Что, я угадал?

— Угадали, — признался Николай Иванович. — Сколько это будет стоить?

— Рублей четыреста. А сколько у вас есть?

Николай Иванович полез в карман пиджака и вытащил смятую сотенную, несколько десяток, три бумажки по пятьдесят рублей. Он выложил все это на кружевную скатерть и принялся отсчитывать мелочь. Моран жадно следил за каждой монеткой, а затем признался:

— Вот не поверите, здешние деньги вызывают у меня недоумение. Вы не думайте, я не дурак какой-нибудь. Умом я прекрасно понимаю, что вся эта резаная бумага в здешних условиях легко обменивается на материальные и духовные ценности. Но душа не принимает. Душа требует монеток, круглых, холодных, чтобы звенели в ладони…

— Ракушки и консервные банки были бы еще предпочтительнее, — рассеянно произнес Николай Иванович. — Увы, валюта у нас неказистая… Слушайте, у меня только триста семьдесят шесть набирается.

— Торговаться вздумали?

— Вовсе нет, просто называю ту сумму, которой располагаю.

— Ну так сходите домой и распотрошите чулок. Где вы храните деньги?

— В кармане…

— Хотите сказать, что это — вся ваша наличность?

— Да.

— В таком случае, этого довольно. Обычно я забираю у человека все деньги, какие у него есть. По двум причинам. Во-первых, это справедливо, ведь обмен должен быть честным: все на все. Все денежные средства в обмен на весь Истинный мир. А во-вторых…

Моран вдруг замолчал, пожевал губами и совсем другим тоном произнес:

— Ну вот, из-за вас забыл, что у меня было «во-вторых»! Положим, вторая причина в том, что у меня и без ваших четырехсот рублей денег куры не клюют, два чемодана наличности в шкаф упихано, но это — не та причина, которую я собирался вам называть, а какая-то другая.

— Вы ведь могли вообще не называть никаких причин, — заметил Николай Иванович. — Вас никто не принуждает.

— Вовсе нет! — возразил Моран. — Сразу видно, что вы ничего не смыслите в нашем кодексе чести. Если тролль решил объясниться, он непременно должен привести не менее двух аргументов. А коль скоро он объявил число мотивировок, то отступать считается позором. Вам что, так хочется, чтобы я покрыл себя позором? — Он с подозрением уставился на Николая Ивановича. — Я и без вас, знаете, запятнал себя… разными преступлениями. Точнее, это они называют мои поступки преступлениями, а с моей точки зрения это были добрые, продиктованные состраданием и вдохновленные порывами творческого гения…