Елена Хаецкая - Полководец

Геврон обхватила Евтихия за крепкую шею и повисла у него на спине.

То, что Фихан назвал «колодцем», на самом деле представляло собой нечто вроде желоба. Высокий холм рассекал лес и выходил к дороге; по его склону тянулся длиннющий желоб. И, как вода, по этому желобу стекал солнечный свет. Приблизительно на середине пути он начинал рассеиваться, так что на саму лесную дорогу не проливалось уже ни единой сияющей капли, но выше все обстояло иначе. Казалось даже, что там, начиная с середины холма, вовсе нет дождя.

Евтихий, пыхтя, полз все выше и выше. Он хватался руками и зубами за малейший уступ. Сапоги он сбросил, чтобы удобнее было цепляться когтями ног. Несколько раз он срывался и вместе со своей ношей скатывался вниз, но, отлежавшись, поднимался и снова с молчаливым упорством карабкался навстречу свету.

Один раз он потерял равновесие из-за того, что Геврон утратила самообладание и принялась яростно расчесывать какую-то особенно злокозненную болячку. Она так ерзала на спине у Евтихия, что тот покачнулся и сверзился на землю. Он больно ударился о камень, поэтому, поднявшись, выказал намерение разорвать глупую женщину на кусочки.

Геврон вопила и ползала по земле, ускользая от шарящих рук тролля. К счастью, пальцы у Евтихия плохо смыкались — они стали совсем неловкими, толстыми и не в силах были удержать такую тонкую вещь, как одежда или волосы.

— Оставь ее, — попросил Фихан, который все еще сидел на плечах у тролля.

Евтихий отозвался невнятным рычанием.

— Я оставлю ее, — выговорил он наконец. — Я ее брошу в тоннелях! Пусть догнивает.

— Нет! — зарыдала Геврон.

Евтихий плюнул и простил ее.

Им удалось добраться до границы света и тумана только с шестой попытки. На самом краю освобождения Евтихий вдруг замер, всем телом прильнув к сырой земле «преисподней».

Фихан наклонился к красному уху своего приятеля.

— Что с тобой?

— Боюсь, — пробормотал Евтихий.

— Все боятся.

— Не утешение.

— Ты так и будешь здесь стоять? — спросила Геврон.

— Возможно, — ответил Евтихий.

Геврон стукнула его пяткой в поясницу.

— Лезь дальше!

— Ты обещала не трепыхаться, — напомнил Евтихий.

Геврон застыла.

Евтихий помедлил еще немного, а потом протянул руки наверх, ухватился за очередной корень, подтянулся и вместе со своими спутниками вошел в солнечный свет.

— Ты что-нибудь помнишь?

Евтихий открыл глаза. Рядом с ним сидел на земле человек… Нет, не человек, напомнил себе Евтихий, это эльф. Темно-русые волосы, слипшиеся от грязи, но все равно густые и красивые. Синие глаза. Морщинка над бровями, похожая на шрам. Или шрам, похожий на морщинку. Фихан — имя эльфа.

— Фихан, — проговорил Евтихий. — Помню.

Все тело у него болело, как будто кто-то избивал его дубинкой. Евтихий понял это, когда засмеялся. Он сразу перестал смеяться, но улыбаться — нет, не перестал.

В далеком небе сияло солнце. И трава под ладонями была сухой. Она испаряла влагу и одуряюще пахла, но все равно была сухой.

Евтихий облизал губы. Никаких клыков. В голове постепенно прояснялось. Евтихий никогда не подозревал, какое блаженство может испытывать человек, к которому возвращается, пусть и не сразу, способность соображать нормально. Нет больше необходимости мучительно подбирать ускользающие слова — просто для того, чтобы донести до собеседников самую примитивную мысль. Нет угнетающей горы понятий, для которых он вообще никогда не сумеет подобрать надлежащих слов.

Фихан с наслаждением потянулся, подставил лицо солнцу. Он чувствовал себя превосходно. Евтихий завистливо покосился на него. Ну да, прекрасному эльфу ведь не приходилось перенапрягаться! Весь трудный путь он проделал сидя на плечах у глупого тролля. Здорово придумано, ничего не скажешь. Остроухие всегда умели устраиваться с удобствами.

— А где Геврон? — Евтихий приподнялся на локте и сразу же увидел ту, о которой спрашивал.

Она сидела, подтянув колени к подбородку, и смотрела прямо перед собой. Очень грустная, очень бледная.

Юбка, которую Геврон пыталась перешить в штаны, окончательно превратилась в лохмотья. Лицо, руки, бедра женщины покрывали кровоточащие царапины и маленькие гнойнички, но чешуйки исчезли. Кисти ее рук больше не напоминали клешни. Обычные натруженные руки с обломанными ногтями.

Как и предполагал Фихан, ей было лет сорок. Обвисшие складки у рта, мешки под глазами, волосы с проседью.

Геврон поймала на себе взгляд Евтихия и сердито обернулась:

— Что уставился?

— Рад тебя видеть, — отозвался Евтихий.

— Да уж, вы оба страшно рады, — огрызнулась Геврон. — Добро пожаловать домой! И что мне здесь делать? Я старая. Понятно вам? Я старая!

— Ну так вернись обратно, — предложил Евтихий. — Если тоннели Кохаги больше соответствуют твоей натуре, то нет ничего проще, чем снова нырнуть в ту нору, откуда мы выбрались. Вообще могла бы предупредить заранее, не тащил бы тебя зазря.

— Ага, вернуться? И опять клешни и прочее? Фихан ведь правду говорил. Эти превращения до добра не доводят… — Она безнадежно махнула рукой. — Старуха на кухне. Котлы, чистка овощей, и каждую осень — заготовка свиных колбас. Отныне и до самой смерти. Вот и все. Жизненный путь прямой, как полет стрелы. И такой же увлекательный. И с таким же исходом, разумеется.

— Ты вовсе не старуха, — возразил Фихан. — У тебя есть муж?

— Ну вот, теперь о муже заговорили! — Она всплеснула руками. — Может, и есть. Что дальше? Нужен он мне!.. Детей-то не народилось. А для чего еще он мне сдался, этот самый муж?

— Для любви, — сказал Фихан.

— Эльфийские глупости, — отрезала Геврон. — Он-то сам знаете для чего меня завел?

— Завел? — не понял Фихан.

— Как собачку заводят или там плесень, — объяснила Геврон.

— Никто по доброй воле не заводит у себя плесень, — возразил Фихан.

— А вот и ошибся, остроухий! — с торжеством заявила Геврон. — Я знаю немало примеров обратного…

Фихан махнул рукой:

— Лучше расскажи про своего мужа.

— Очень интересно? — Геврон хохотнула, неприятно кривя рот. — Хорошо. Он завел жену, чтобы на прислугу не тратиться. Только и всего. Никакой любви.

— Так почему же ты за него вышла? Он что, был богачом? — спросил Евтихий.

— Нет, — сказала Геврон. — Так ведь и я не красавица. Возлюбленного у меня не было, замуж больше никто не звал… Да и возраст уже изрядный. Вот я и согласилась. Честный договор. Ну и доброхоты — родственники, соседи, подруги, — все кругом уговаривали. Мол, главное в браке — уважение, а любовь не обязательна. Мол, самые прочные браки — как раз по расчету, лишь бы расчет был верный. Ну так вот, мой расчет оказался совсем неверный!

Она что-то еще говорила, и ворчала, и поминала недобрыми словами своего мужа и соседей-доброхотов, а заодно костерила своих спутников за глупость и непонимание…