Артем Лунин - Перед бурей (СИ)

Моему отцу

Прошло два года после Летней войны. Мы жили и радовались покою, но потом это время назвали затишьем перед бурей.

Он летел.

Бесплотным неосязаемым духом над рекой, лесом, полем. Смерть коснулась мягкой лапой, он вздрогнул… хотя ему, не имеющему тела, нечем было вздрагивать.

Поле первого боя. Кровь давным-давно впиталась в землю и проросла цветами, но смерть осталась. Два года назад здесь ненадолго остановили непобедимое войско Каррионы. Он был в первых рядах обороны, на поле есть его кровь и кровь, пролитая им.

Он скользнул над знакамнем, достиг посёлка, прошёл сквозь брёвна частокола и башен. Увидел тело, как всегда, показавшееся нелепым и смешным. И — как всегда — его неведомой силой потянуло к нему.

Он не стал сопротивляться, и через бесконечно малый промежуток времени оказался в собственном теле.

Александр открыл глаза, уставился в низкий потолок из неошкуренных брёвен.

— С возвращением, — сказал сам себе, полежал немного, заново привыкая к собственному телу. Сел на низкой лежанке, поморгал, пережидая головокружение и снова учась видеть мир только перед собой, а не всё со всех сторон.

Свет проникал через узкие щели бойниц. Этот этаж башни представлял собой квадратную площадку, такую тесную, что деревянному лежаку еле хватало места. На стенах висели щиты, в специальных держаках — короткие сулицы, метательные копья, прямо на полу лежали пучки стрел, завёрнутых в промасленную бумагу. Пахло деревом, железом, тухлым салом, которым смазывали оружие от ржи и гнили.

Чулан…

В углу стояла бочка с водой, Алек потянулся и зачерпнул деревянным ковшом. После полётов всегда ужасно хотелось пить. Руки тряслись, разливая на пол и себе в рукава, молодой мужчина жадно опорожнил ковш.

— Теперь встать, — и последовал собственной команде, его шатнуло. Алек зажмурился и сунул голову в бочку. Вынырнул, фыркая, поморщился — вода набрала запахов кладовки. Повёл плечами, с седых волос ручейками бежала вода на рубаху.

— Тьфу, вот ведь пакость, — повёл рукой, словно тянул за невидимые канаты… и передумал. — Скажу кому-нибудь из мелкоты, пусть натаскают.

Обнажённый меч лежал на полу, так, чтобы лежащий мог легко дотянуться. Алек подобрал, снял с деревянного гвоздя сбрую наспинных ножен. Вышел из башни в коридор с внутренней стороны стены, зажмурился от яркого солнца, с наслаждением вдыхая тягучую жару после затхлой прохлады чулана. Проверяя равновесие, вспрыгнул на перила, прошёлся по жерди туда-сюда, балансируя ножнами и мечом в руках. Забросил вещи на крышу, взобрался сам. Сел, разглядывая посёлок.

Мечта — название осталось прежним — был больше и суматошнее, чем старое поселение, чьи развалины порастали бурьяном в двух вёрстах отсюда. Больше ста домов, лишь часть их охватывает городьба. Высокая — более пяти ростов, воротные и угловые башни и того выше. Кроме того, стена была китайская. Киты, деревянные срубы, засыпанные внутри землёй и камнем, могли выдержать осаду с применением грохотов и пороков.

В центре Мечты — площадь для собраний, утопает в зелени многолетних деревьев. По всему посёлку ветер носит тучки белых семечек-прилипаек, на радость детворе.

Дети играют, народ работает… прежний посёлок не был таким суетливым.

Ровно два года прошло с тех самых пор, как он своими руками уничтожил его. Руками… Алек невесело усмехнулся. Не самое подходящее выражение. Тогда же потерял друзей. Тогда же впервые убил.

Ровно два года… всего два года, а всё так изменилось. Посёлок. Люди. И он сам.

За прошедшее время Алек вытянулся и раздался в плечах, нарастил мышечную массу. Пропала детская мягкость черт, лицо заострилось, вытянулось, глаза не подростка — много повидавшего мужчины, тёмные, глубокие, цепкие. Поперёк лба под линией волос — бледная черта шрама. Юношеский пушок на щеках и подбородке сменился негустой щетиной, у Алека вошло в привычку каждый день "косить траву". Кое-кто из сверстников для солидности отпустил усы и бородки, он тоже собирался, но этот контраст между тёмной щетиной и совершенно белыми волосами…

Алек тряхнул головой, разбрасывая брызги, волосы налипли на лицо. Он рассеянно отплюнулся:

— Нет, надо выкупаться… — кинул через плечи ремни ножен, убрал на место меч. Пошёл по крыше, выбрав место, спустился по наружной стене. Спрыгнул в сухой ров, выбрался и пошёл к речке.

С крыши одной из поселковых башен за ним следили внимательные глаза.

Девочка полулежала, опираясь локтями на гонту крыши, задумчиво проследила, как Александр разделся и прыгнул с обрывистого берега.

Вынырнул, отфыркиваясь, на середине реки, почувствовав взгляд, завертелся на месте. Наблюдательница припала к крыше, так, чтобы её нельзя было разглядеть за коньком. Ящерицей скользнула прочь.

Убедившись, что с реки её не видно, встала, потянулась, явив миру неуклюжую грацию подростка, данность этого нелепого возраста. Вытряхнула из волос чешуйки древесной коры, несколько раз пропустила меж пальцев, рыжие пряди легли ореолом вокруг лица. Тонкая рука привычным движением тронула рукоять ножа, висевшего на поясе. Легко ступая, девочка прошлась по гонте, прищурилась, глядя сквозь крышу коридора, соединяющего башни по верху стены. Убедившись, что внизу никого нет, спрыгнула, подняла несколько незакреплённых досок крыши и скользнула в переход.

Спустилась на пару пролётов и вышла из бойницы, направленной внутрь посёлка, спрыгнула в ветви растущего под стеной раскидистого вяза. Дерево протестующе застонало, она скользнула по стволу, подхватила закреплённый канат и в лихом прыжке едва не налетела на стоящего у корней парня.

— Троллик!.. чтоб те!..

Он подхватил, не давая ей упасть.

— А я думаю, кто это акробатничает, — сказал задумчиво. Гарий не подходил своему прозвищу — невысокий, узкоплечий, светловолосый парнишка с тонким лицом, рябым, меченым множеством оспинок.

Они стояли вплотную, Мона могла бы сосчитать, сколько этих оспинок. Она знала, что это ожоги, а не следы болезни. Прикосновение обострило восприятие, девочка даже почувствовала его давнюю боль.

Торопливо отстранилась и, кажется, покраснела.

— Ждёшь брата? — голос дрогнул. — А он купается.

— Нет, — Троллик усмехнулся. В тени его глаза казались синими, на свету вспыхнули точками зелёного малахита. — Жду тебя.

— Чего?!. - неуверенно возмутилась Мона. Юноша перенял у неё верёвку, подёргал, задрав голову. Блестящий лист порхнул вниз.

— Ну, тебя же всегда Кнопка страховала. Которая сейчас может только лежать на пузе и стенать о несправедливости взрослых. Так что теперь я за неё!..