Юрий Нестеренко - Время меча

— Вот он, — Артен с невольным трепетом коснулся большой красной ручки, хотя и знал, что сейчас рубильник неопасен. — Ему в паз впихнули какую-то железку, чтобы нельзя было повернуть… все ногти обломал, пока вытаскивал.

— А если не сработает? — спросил эльф.

— Тогда магам повезет, а нам — нет, — пожал плечами Артен, не особо задумываясь, распространяется ли это «нам» на Йолленгела.

Когда они начали повторять порядок действий во второй раз, граф решил, что остальным стоит вернуться и не искушать судьбу.

Эльф и принц появились в первом доме спустя почти час. Артен хотел твердо убедиться, что эльф, никогда в жизни не имевший дела даже с куда более простой техникой эпохи меча, ничего не напутает; теперь он, наконец, в этом уверился. Чувство дискомфорта, которое испытывали остальные — в особенности Элина и ее отец — с возвращением Йолленгела только усилилось. Им хотелось как-то поддержать эльфа в его последний вечер, но они не знали, как лучше это сделать; любое сочувствие — со-чувствие — идущему на смерть от остающихся жить выглядит фальшиво. Йолленгел, наконец, заметил эти их попытки и улыбнулся:

— Друзья, давайте я вам лучше сыграю.

За все время зурбестанского плена он ни разу не доставал флейты; как-то раз Элина просила его сыграть, но эльф ответил, что не в настроении. Граф вообще никогда не слышал эльфийской музыки. И вот в помещении, где доселе обсуждались планы бегства и перспективы грядущей борьбы с магами, научные открытия и технические расчеты, виды оружия и тактика боя — полилась прекрасная и печальная мелодия, некогда тронувшая даже суровую душу Эйриха, а теперь заставлявшая сжиматься закаленное в боях сердце Айзендорга.

Йолленгел играл в последний раз в жизни и знал это. Более того, с ним окончательно уходила в небытие вся его раса… Мелодии сменяли одна другую, вспоминая об эпохах величия и славы древнего народа, оплакивая все эти бесчисленные гордые поколения, все эти тысячелетия блистательной истории, становящиеся пеплом, затихающим отзвуком, ничем… повествуя о долгой эпохе упадка и угасания, эпохе унизительной и проигрываемой борьбы за существование, эпохе умерших надежд, еще рождавшей, однако, новые произведения, уже не столь сложно-совершенные, как у древних мастеров, но от того не менее пронзительные… Йолленгел оплакивал и собственную непутевую судьбу, годы, проведенные в вечном страхе, на положении травимой лесной дичи, ужасную смерть от рук мучителей родных и друзей… и даже, наверное, скитания по свету в безумной и бесплодной надежде, месяцы заточения в выжженной солнцем мертвой котловине, за тысячи миль от родных лесов, и утро наступающего дня…

Элина чувствовала, что по щекам ее текут слезы, и, должно быть, впервые в жизни не стыдилась этого. Ее не волновало, что подумают другие, она даже не смотрела на них. А если бы посмотрела — увидела бы бледное, искаженное долго скрывавшейся ненавистью лицо Редриха. Он понимал, о чем пела эта музыка. О, как хорошо он это понимал! И ни при чем тут были какие-то эльфы…

Йолленгел оторвался от флейты, сделал короткую передышку и вдруг заиграл совсем по-другому — радостно, весело, задорно. Видимо, он не хотел, чтобы эльфы остались в памяти людей нытиками и неудачниками, безропотно проигравшими битву с судьбой. А может быть, попросту хотел подбодрить самого себя перед тем, что предстояло ему уже через несколько часов…

Легли в этот вечер сразу после ужина. Всем им предстояло встать еще до рассвета.

На сей раз погода полностью благоприятствовала планам беглецов. Дождя не быо, и ветер гнал темные еще силуэты облаков даже быстрее, чем накануне. Небо над горами на востоке еще только начинало светлеть. Беглецы оделись, подхватили собранные еще позавчера тощие котомки и узлы с книгами (набранными, по настоянию Артена, в счет веса Йолленгела) и быстро спустились в подвал. По пути Элина в последний раз окидывала взглядом эти стены, в которых они провели столько не самых лучших часов своей жизни. Казалось бы, у нее не было оснований сожалеть о них, и все же странно было сознавать, что уже через пару часов от них не останется даже развалин… Графиня перевела взгляд на Йолленгела. Эльф держался молодцом. Может, он и был бледнее обычного, но в свете факелов это трудно было различить.

Прежде, чем вступить в подземный коридор, Редрих замешкался.

— Графиня, — окликнул он ее, — я хочу кое-что сообщить вам.

— Да, герцог? — она остановилась, не ожидая от такого начала ничего хорошего. Остальные пока не заметили их заминки и шли вперед.

— На следующий день после битвы Зендергаст говорил со мной. И предложил мне трон Тарвилона.

У Элины похолодело в животе. Как раз чего-то в этом роде опасался ее отец. Когда-то она уже отнеслась легкомысленно к его недоверию к магам. И вновь повторила ту же ошибку — ведь он говорил, что нельзя доверять Урмарандам! Неужели уже поздно, неужели сейчас маги встретят их с довольной улыбкой?!

— И… что? — холодно спросила она.

— Что? Я так и знал, что вы спросите — «что? «! Что у вас хватит совести задать мне этот вопрос! Знайте же, что вы предали меня, но я не предал вас! — и он быстро пошел вперед, догоняя остальных.

Артен не знал, сколько времени уйдет на заполнение шара теплым воздухом, поэтому эльф должен был присутствовать при этой процедуре, и лишь когда все будет практически готово к отлету, Йолленгелу надлежало вновь спуститься в подземелье и отправиться на пост управления реактором. Это было жестоко — заставлять его смотреть на шар, который вот-вот унесет других к свободе и жизни, шар, в котором было немало и его труда — но другого способа синхронизовать время взрыва с отлетом на безопасное расстояние не было.

Процедура подготовки к взлету давно уже была продумана до мелочей. На роль стартовой площадки предназначался балкон с северной или западной стороны — здесь вплоть до самого подъема шар был бы невиден с пирамиды, заслоненный от нее четырьмя верхними этажами второго дома. С учетом восточного ветра, выбрали западную сторону. Корзину и тщательно сложенную вместе с сеткой оболочку вынесли через широкие двери на балкон. Здесь оболочку частично развернули, а корзину привязали к балюстраде; граф и Редрих, поднявшись на третий этаж пирамидального здания, спустили оттуда пару веревок, которые Элина внизу привязала к сетке шара, и подняли еще пустой воздушный чехол до третьего этажа, а потом, тем же способом — до четвертого. Пирамидальная форма дома была весьма удобна тем, что шару, чья корзина стояла на балконе, было куда раздуваться, он не должен был упираться одним боком в отвесную стену — правда, пирамида была все же ступенчатой, и это условие начинало выполняться лишь на высоте около тринадцати футов, поэтому шар не был, собственно, шаром — его сшили скорее в форме груши.