Юрий Нестеренко - Время меча

Поединок продолжался несколько секунд. Капитан «Русалки» обрушил на своего врага страшный удар, который, казалось, невозможно было парировать; но тому это удалось. Затем пират с видимым напряжением отвел левым ятаганом в сторону неприятельский меч и каким-то будничным жестом воткнул второй ятаган в толстый живот противника. Капитан каравеллы стоял, глядя выпученными глазами на свой живот; лицо его выражало крайнее изумление. Тому, кто не понимал бы смысла этой сцены, она могла показаться комической. Затем меч выпал из ослабевшей руки, и толстяк стал соскальзывать с окровавленного ятагана на палубу. Его лысая голова глухо ударилась о доски.

Этот звук словно послужил сигналом об окончании боя. Матросы и пассажиры «Русалки» стали бросать оружие, отдаваясь на сомнительную милость победителей. Двое торговцев еще дрались, но, увидев безнадежность сопротивления, сдались и они.

Однако каравелла не была еще окончательно в руках захватчиков. Отступившая к левому борту, Элина продолжала сражаться. С начала боя ее меч восемь раз входил в тела врагов; только на нынешней позиции перед ней лежало трое мертвых пиратов, и один раненый отползал в сторону. Трупы эти образовали как бы барьер, мешавший новым врагам приблизиться к ней; четверо пиратов делали издали выпады саблями и мечами, но не решались шагнуть ближе, через тела товарищей, еще недавно посчитавших этого юношу легкой добычей. Они понимали, что один боец, даже очень искусный, не может противостоять команде целого корабля; но понимали и то, что меч этого бойца может забрать еще не одну жизнь, и лезть на рожон, тем паче учитывая, что бой уже фактически выигран, никому из них не хотелось. Наконец один решился — и в следующий миг его рука с мечом валялась на палубе, а сам он кричал и размахивал фонтанирующей культей, орошая кровью окрестности. Больше желающих не находилось.

Элина, залитая чужой кровью с ног до головы, со сжатыми зубами и сверкающими яростью глазами, почти рычащая от ненависти и отчаяния, являла собой в этот момент зрелище немногим менее страшное, чем сам пиратский капитан. Переводя взгляд с одного врага на другого, она готова была биться до тех пор, пока хватит сил держать меч.

Но в этот момент резкий голос скомандовал пиратам расступиться. Они обернулись, затем послушались. Перед Элиной оказался бандит со взведенным арбалетом в руках, целивший ей прямо в грудь. Он был слишком далеко, чтобы достать его мечом, но слишком близко, чтобы успеть увернуться.

Графиня швырнула свой меч на палубу.

Однако прежде, чем протянувшиеся руки успели схватить ее, она подпрыгнула в воздух, крутанула заднее сальто через борт и мгновение спустя отвесно ушла в воду.

Граф Айзендорг говорил, что между очень плохим и безнадежным вариантом следует выбирать очень плохой; однако гордость заставила Элину сделать выбор в пользу безнадежного. До берега было больше сотни миль, а в воде такой температуры человек мог бы продержаться от силы минут сорок. Тем не менее, не загадывая, что будет дальше, ближайшие свои действия Элина просчитала вполне рационально. Она не стала сразу же выныривать и плыть от корабля на глазах у пиратов; напротив, нырнула поглубже, чтобы ее не было видно сверху, и, развернувшись, проплыла под днищем «Русалки», собираясь незаметно вынырнуть у ее правого борта, между каравеллой и галерой, где ее никто не стал бы ждать. Однако в тот момент, когда она уже собралась всплывать, графиня с ужасом почувствовала, что ее попрежнему тянет в глубину. Ее одежда весила слишком много — в особенности сапоги и куртка с зашитыми и лежащими в карманах монетами.

Несмотря на парализующий холод, боль в ушах от давления воды и сказывавшуюся уже нехватку воздуха, Элина переборола вспыхнувшую было панику и, работая ногами, чтобы все же направить себя вверх, в несколько движений выбралась из куртки. Высвободив руки, она яростными гребками устремилась к поверхности.

Ее грудная клетка пульсировала в агонии, пытаясь доставить легким отсутствующий воздух, в ушах уже начинало звенеть; должно быть, еще немного

— и рот непроизвольно разжался бы, алчно втягивая смертоносную воду; но в этот момент голова Элины с шумом вылетела на поверхность. С минуту она не могла думать ни о чем, кроме жадного, взахлеб, дыхания.

И все же нехватка воздуха подвела ее. Она вынырнула слишком шумно — ее услышали. Отдышавшись, Элина увидела глядевших на нее с бортов каравеллы и галеры пиратов; они переговаривались и показывали пальцами.

Теперь не оставалось ничего другого, как попытаться просто уплыть; о том, чтобы снова нырять под киль, Элине было страшно подумать, и она заработала руками и ногами вдоль борта в сторону кормы. Ей вспомнился пленный лусит, застреленный кочевником; каждую секунду она ждала арбалетной стрелы меж лопаток.

Но ей было уготовано нечто иное. Не успела она миновать корму галеры, как сверху на нее упала сеть.

Она попыталась было вновь нырнуть, уходя от ловушки, но было поздно. Ее руки запутались в ячеистых тенетах. Ее выволокли на поверхность и втащили на борт, для верности подцепив длинным багром за ремень. Освобождая от сети, ее повалили на палубу, заломили руки за спину и крепко связали запястья. Едва графиню отпустили, она поднялась на ноги, не желая лежать покорной жертвой у ног победителей.

Пираты, обступив самого необычного из своих пленников, обсуждали, что с ним делать. Они говорили между собой на юго-западном диалекте тарвилонского, том самом, на котором изъяснялся с Элиной несчастный жених, так что графиня хорошо понимала их. Одни хотели расправиться с юношей, нанесшим самый чувствительный ущерб их команде. Других останавливали практические соображения — зачем убивать того, за кого можно получить выкуп или плату от работорговца. Третьи прониклись уважением к мастерству и смелости юного бойца и готовы были принять его в свои ряды, если бы он изъявил такое желание. Однако прежде, чем они успели прийти к какому-либо решению, один из пиратов, окинув наметанным глазом прилипшую к телу рубашку Элины, понял, что фигура у пленника не совсем мужская. Своим открытием он немедленно поделился с остальными.

Настроение пиратов мигом переменилось. Лица расплылись в сальных улыбках; градом посыпались непристойные шуточки. Те, кто только что призывал к кровавой расправе, теперь говорили, что пленница, конечно, должна быть наказана, но по-другому; но и те, кто только что восхищался боевым искусством юноши, теперь обещали «показать этой сучке, для чего на самом деле предназначена женщина». Графиня затравленно озиралась. Множество похотливых взглядов жгло ее; множество рук тянулось к ней с самыми недвусмысленными намеренями. Спасения не было.