Юрий Валин - Сага о живых и мертвых

Посидели еще молча. Потом Лот-Та потянулась к уху сестры, отвела непослушную прядь, и легонько чмокнула:

— Дитя, ты так помысливаешь, как я?

— Думаю, да, — Рата чувствовала, как жар приливает к щекам. — Только как нам ему-то сказать?

— Возможно, хватит поговаривать? — неуверенно сказала Лот-Та. — Сделать пора. Как мысль?

— Надоело ждать. Сколько можно? Ну, отпихнет он нас. Или удерет. Сколько нас дразнить можно?

— Удирание не престало воину, — Лот-Та крепко обняла подругу за шею. — Решаемся, Дитя?

Рата без колебаний подставила губы. Язык у сестрицы был сладкий, все еще инжирный. Приятно было настолько, что глаза закрывались.

— Слушай, если мы ему не нужны, то пусть со стурвормом трахается, — с трудом выговорила Рата. — Каждый человек сам выбирает. Не нужны мы в постели — пусть правильным братом остается.

— Лучше неправильным, — прошептала Лот-Та. Ее язык, восхитительно щекоча, скользнул по шее, Рата ответила — в ладонь словно магия ударила, только не магическая ледяная, а живая, обжигающая. Грудь у Чучела была каменной от возбуждения.

— Когда мы его попробуем?

— Терпения нет. Смысла терпеть нет, — задыхаясь, пролепетала Лот-Та. — Пойдем сразу.

— Ага, погода как раз для прогулок.

Готовились наскоро. Решили без ухищрений — только сменили рабочую обувь, да достали украшения покойной Лорис. Пару браслетов с голубыми камешками надела Лот-Та, а сестрица украсила запястье короткой цепочкой с камешком-подвеской. Можно и побольше побрякушек нацепить, только честнее, если Дурень на подружек будет смотреть, а не на украшения.

Домой вернулись Бом с мамой. Оживленные, накупившие хрустящих крошечных крендельков. Бом принялся взахлеб рассказывать про парад городской стражи. Сестрицам было не до крендельков и парада. Наскоро сказали, что решили «Квадро» проведать и одним глазком на праздник глянуть. Мачеха удивилась, но время поразмыслить ей не дали — живо выскочили со двора.

Улицы были пусты, только со стороны гавани ветер доносил завывания рогов и гул барабанов. У Раты колотилось сердце, уж точно не от военных рогов. И где эта стража была, когда несчастные мертвяки у Цитадели бились? А, нашла, о чем сейчас думать.

— Волнение превеликое испытываю, — пробормотала Лот-Та, хватаясь за руку сестрицы. — Видит бог, мы все осознавшие, и он все знающий, а меня содроги дрожают.

— Дрожь содрогает. Волнительно, это точно. Но чего нам бояться? Мы с тобой вдвоем, а он один. Это у него «содроги». Мы его просто пожалеем и успокоим.

— О, очень верносно. Ты всегда смелее меня была.

— Перестань, ты всегда хладнокровнее себя ведешь. И рука у тебя тверже…

Споря и хихикая, вышли к городской стене. Восточные ворота были открыты, толкался народ, веселые стражники вопили про какой-то праздничный сбор. С хуторов в город двигалось на диво много повозок, и хуторяне щедро делились с победителями мертвецов домашним пивом. Девушкам пришлось уклоняться от знакомства сначала с лохматыми хуторскими парнями, потом с лихим усатым десятником. Кое-как выбрались за ворота на Конгерскую дорогу.

— Праздник — благоухание подкисшее, но приятственное, — заметила Лот-Та.

— Это — пиво. Не стража, а какие-то пьянчуги из таверны.

— Мы пьянчугам прельстительно выглядим?

— Еще бы, они сейчас и йиену в юбке комплементами осыпят. Экие веселые.

— Последовательность пива? А мы еще не пробовали таковский напиток.

— Мы с тобой и так дурные. Нас с глотка ширитти тогда так закрутило.

— Безумная ночь была, — вздохнула Лот-Та. — Может, нам не нужен Жозеф? Будем любить его со стороны. С ним рядом и без постели хорошо. Верно ведь?

— Верно-то, верно, только уж очень мне хочется у него на шее повиснуть. Прямо сводит меня всю, когда он близко стоит. И я жутко трусить начинаю. У тебя ведь тоже так?

— У меня еще отвратительнее. Если близко, я и слова толком сказать не могу. И потом, мне не только на шее повиснуть хочется. Я — плотская. Поэтому ты ему больше нравишься. Как милая саговая сказительница.

— Вот, вразуми тебя стурворм, опять на новый круг сворачиваешь? Я, кроме того, что изредка рифму пытаюсь сплести, еще с мертвяками тесную дружбу вожу. Уж что здесь прельстительного? Вот у тебя ноги замечательно красивые.

— Что ноги? С мертвыми я не меньше тебя вожусь, разве что управлять ими так верно не умею. А у тебя улыбка такая, что сразу поцеловать хочется.

— Улыбка в постели без надобности, — Рата вдруг резко остановилась. — А скажи-ка мне, Чучело — с каких это пор ты так правильно говорить стала?

— Это от страха. Ужасность на меня так действует, — смущенно сказала сестрица.

— Ты кому врешь?! — Рата ухватила подругу за кофточку на боках. — Чучело, да это я в полной ужасности. Ты где такое комедиантство подцепила?

— От тебя, — сердито заявила Лот-Та и потупилась. — Нет никакого комедиантства. Я когда с тобой, и ни о чем не думаю, слова не забываю и не путаю. Ты же меня сама учила. Что ж я, окончательно тупая? Только если я сразу о многом думаю, мигом перепутанность начинается. Я не нарочно. Почти не нарочно. Пока я чужачка, пусть людей моя речистость забавляет. Они снисходительность проявляют. И потом, мне нравится, когда улыбаются.

— Ага, особенно когда они улыбаются, не зная, что ты над ними смеешься. Ну, ты стерва!

— Не для тебя, — жалобно сказала Лот-Та. — И я правда еще путаюсь. Но я тебе не врала. Мы, когда вдвоем, и так друг друга понимаем. Говорить почти необходимости нет. Ты просто не замечающая.

— Я о-го-го какая замечающая. Мне нравится, что мы и без слов понимаем. Это, наверное, из-за магии. Но мне совсем не нравится, что я не могла понять, отчего ты самые простые слова путаешь.

— Рататоск, я не нарочно! Я всему мгновенственно выучиться не могу.

— Да я поняла, что ты только наполовину нарочно. Вон, Бом, иной раз, тоже нарочно шепелявит. Но ты-то похитрей.

— Дитя… — потерянно сказала Лот-Та.

Сестрица поцеловала ее в щеку:

— Ладно, забавляйся, как тебе нравится. Не всем же стихоплетством баловаться. Но со мной за каждую неправильность «воспитание» получаешь. Фирштейн-вирштейн?

— Справедливо. Но я над тобой никогда не смеялась.

— Пошли уж. Сейчас Дурень над нами вволю позабавится.

Скала-катамаран торчала в бухте, не отличимая от других утесов. Стоял штиль, волны с едва различимым шуршанием накатывались на узкую полоску пляжа и мешанину прибрежных камней. Девушки полюбовались на фальшивую скалу.

— Помнишь, как мы его первый раз увидели? У него тогда паруса солнцеватой розовостью горели.

— Чучело!

— Виновата. Розовым солнцем. Ничего красивее нет, чем «Квадро», идущий на всей парусности.

— На всех парусах. Спускаемся?

— Оробелость имеется? У меня тоже. Отступаем?