Юрий Валин - Сага о живых и мертвых

— Отдать — хорошая зряшная наживка. Кому молот, кроме Чучела, нужен? Даже великая Несс молотки не коллекционирует.

— Чего же ты тогда ей так гордо отказала?

— А что она, пухлогрудая, превозносится? Серебром с камнями звякает? Я в ее годах еще не так раззваниваться ценностями буду. Слушай, Дитя, пойдем Жо отыскивать? Сколько уклончиваться можно?

— Да где его найдешь? Да и хотел бы, сам нас нашел бы. Не насиловать же его.

— Возможность такая быть в наличии? — загорелась Лот-Та. — Как технически действовать?

— Отстань. Ты к своему «секесу», как мясник подходишь. Жо, хоть и дурень абсолютный, но мне его жалко будет. Иди лучше, посмотри, что нам за шикарные тряпки приготовили.

Рата и не подозревала, что однотонные платья без кружев, тесьмы и вышивки могут выглядеть так… сочно. Черный и бледно-голубой шелк.

— Ты будешь черный ужасный некромантище, — сказала Лот-Та, блаженно поглаживая гладкость материи. — Я — слабосильная прислужница, светло-невинная. Ха, спорим, я могу нагонять мертвяков не хуже тебя?

— Наказание тебе. Уславливались никогда не спорить.

— Согласная. Тот случай с нырянием и лесой показной. Помнится. Отложу «воспитание» на после битвы, да? Тебе замечательно идется.

Рата отложила платье, которое прикладывала к себе. Все равно, в таком зеркале мало что разглядишь. Вот на «Квадро» в зеркало полюбоваться бы.

— А это что за чудесность? — Лот-Та разглядывала шелковые вещицы поменьше размером.

— Это нижняя рубашка. Подразумевается, что мы не окончательно одичали и помним, что напяливать платье на голое тело есть вопиющая непристойность.

— Хо! Я платье такой величиной носила.

— Я и говорю — ты есть вопиющая непристойность. Лишь бы перед мужчинами соблазнительно вертеться.

— Полная неправильность! Я когда нарядилась, из мужчин один Витамин поимелся на Клыке. Значит, это ниже носится, — Лот-Та накинула прямую рубашку и соблазнительно уперла ладонь о бедро. — Так? А любовный мужчина не порвет в нетерпеливости?

— Может, и порвет. В здешнем притоне, должно быть, таких одежек полные сундуки. Я, честно говоря, черную нижнюю рубашку в первый раз вижу. Раньше таких не носили.

Лот-Та фыркнула:

— О, древнейшая старуха-путешественница! Говаривай лучше — хорошо или нет? Я легче голой себя предчувствую.

— Наверное, хорошо, — неуверенно сказала Рата.

Подруга выглядела как-то по-чужому. Шелк едва прикрывал ее бедра, подчеркивал легкость длинных ног и обманчивую хрупкость плеч. Но изнеможденной худышкой Чучело не выглядело. Скорее уж наоборот — откуда-то под шелком появилась вполне заметная грудь. И светлые, пышные после мытья волосы ярко сияли.

Рата накинула свою рубашку. Шелк невесомо обтянул тело — права Лот-Та, — кожу черная легкость скрывает, но забыть, что ты полуодетая, не дает.

— Жо — сюда тут же! — провозгласила Лот-Та. — Ты чудно выглядишь. Он налетит, как обезуменный тюлень.

— Как тюлень не нужно. Сиге замечательный шкипер, но в постели как-нибудь без него обойдемся. И вообще, если кто каплю ума сохранил, он на меня и не взглянет. Вот ты — истинная принцесса из саги.

— Что принцесса? Пустяковщина. Мы на двоих — королевы Зубов. Жаль, в подданстве один Авель.

— Да, — Рата опомнилась и перестала улыбаться. — Завтра мы его обязательно к делу приставим. Ты маску видела?

— О, шикарнейшая боевая личина! Серебро, так?

— Похоже, что так, — Рата взяла вторую маску.

Сияющее лицо, не поймешь, мужское или женское. Застывшая, гладкая и высокомерная улыбка. Полированное серебро, под ним мягкая подкладка, изящные прорези для глаз и рта. И ноздри удивительно тонко вырезаны. С дарка это лицо копировали? С ланон-ши какой-нибудь? Сколько же эта драгоценная личина стоит?

— Зря они это придумали, — Рата вздохнула. — Утопим эту рожу серебряную — за всю жизнь не расплатимся.

— Не зряшно придумали. Таинственно мы будем. Завяжи, — Лот-Та повернулась спиной и подруга затянула оба мягких ремешка.

— Ну как, не тяжело? Голова не перевешивает? — неуверенно спросила Рата. На нее смотрело безразличное чужое лицо. Мягко сияющее. Потрясающе красивое.

— С легкостью держусь. Давай ты, — глуховато сказала Лот-Та.

Рата чувствовала, как она возится с ремешками. Хотелось схватить ладонь, прижать к шее знакомые, сотни раз изрезанные раковинами, исколотые крючками, пальцы. Чужое драгоценное лицо все стояло перед глазами. Пугало. Завораживало.

Маска плотно и удобно легла на лоб и щеки. Теплая приятная подкладка, легкая тяжесть. Рата постаралась рассмотреть себя в зеркале. Видно плохо — попросту лицо какой-то статуи. Ничего общего. Действительно, дарк какой-то серебряный.

Подруга молчала. Рата с беспокойством обернулась к ней. Лот-Та не болтушка, но всегда найдет, что сказать.

— Ты — магия, — едва слышно прошептала серебряная личина. — Не некромантская. Просто магия. Красоты. Жо — полноценный дурень.

Отчего-то беспокойство не торопилось уйти.

— Ты чего уставилась? Совсем тебе эти шикарные фокусы голову задурили. Мертвячка серебряная.

— И точно, — глуховато согласилась Лот-Та, почти переставшая быть Лот-Той. — Я заболеть начинаю. Может ширитти попробуем?

— Только по глотку. Мы совсем непривычные.

Рата знала, что опьянеть можно со стакана джина. Ну, если совсем пить не умеешь, то и половинки хватит. Ширитти значительно слабее. Истинно дамский напиток. Даже глупая девчонка может пропустить стаканчик без опаски.

Только получилось по-другому. Сделала единственный глоток и сдурела. И Чучело сдурело. Кажется, это она прошептала, что капельки ширитти на губах, как капельки крови. Серебро масок едва слышно звенело, сталкиваясь. Легкий звон, словно те сосульки, что падают на пол пещеры зимним утром. И целоваться было безумно приятно. Теплые горячие губы в прорезях холодного серебра. Рата не пыталась остановить подругу. Собственно, и себя саму не могла остановить. Ужасно было. Замечательно ужасно.

Как повалились на постель, Рата толком не помнила. Тело — и руки, и ноги — стали чужими. Разве можно было подозревать, что телу так нравятся простые прикосновения? И оказалось, что прикосновения совсем не простые. И прикасаться можно совершенно иначе. И губы Чучела бывают как угли. И те ожоги безумно прекрасны. И руки ее, знакомые лучше, чем свои, в несчетных заусенцах и мозолях от камней и весел, могут быть нежнее бабочек.

И нестерпимо хотелось ответить большей нежностью.

Куда делись маски и почему временами вместо мягких подушек под спиной или локтями оказывался мех, Рата не помнила. Вообще мало что помнилось. Голова отказалась работать. Зато что-то в теле пылало, так глубоко и так остро, что хотелось вывернуться наизнанку. Рата всю жизнь была твердо уверена, что в такой глубине пылать нечему — там чувств нет. Ой, как тело всю жизнь врало!