Оксана Демченко - Демченко Оксана

Отец вздрогнул и распахнул глаза, на миг лицо стало совсем живым, прочиталась на нем неподдельная радость - и маска покоя снова заняла подобающее место... Вождь глянул на пестрое перо. Бережно погладил его пальцами и убрал со стола. Внимательно изучил волосы сына, всю его фигуру от макушки до пят... Ичивари осознал: дед прав, как обычно. Если бы вождь мог, - он бы прямо теперь ушел в свою комнату, запер дверь и прыгал от радости. Но - почему? Спросить невозможно: отец снова серьезен и холоден, ждет немедленных объяснений.

- Тут такое дело, - чувствуя себя ужасно и запинаясь, выдавил Ичивари. - Шел я, значит, шел... И тут Шагари встал и дальше ни ногой. Я его и так, и сяк. Даже ветку вырезал и... И стукнул! А потом - вот. Она выкатилась и упала.

Ичивари бережно положил на стол Слезу. Чуть помолчал, гордясь выдержкой отца: даже бровью не повел, хотя в глазах по-прежнему сияет радость, какая-то бешеная, даже нездоровая. Но - не перебил. Умеет он слушать. Вождь...

- Я подобрал Слезу, значит. Ну и - опять вперед, а Шагари никак. Во-от... Развернулся он, значит, и с белой ноги - домой... Я не посмел возражать. Священный пегий конь, все такое...

Лицо вождя отчетливо напряглось, но отец и с этим справился. Быстро встал, прошел через зал, мимо сына, в прихожую - запер дверь. Он всегда ходил беззвучно. Босиком. Снова скользнул мимо плеча, скрылся во внутренних комнатах, вывел оттуда мать, всхлипывающую и сгорбленную. Ткнул рукой в Ичивари - мол, гляди, явился... Снова увел, почти силой. Запер и эту дверь. Направился к окнам и задернул занавеси. Наконец-то подошел к сыну, коротко сжал его плечи, вздохнул. Снова сел к столу. Шевельнул бровью, обозначая насмешку.

- Эту историю про мудрого священного коня ты повторишь старикам, только выброси 'такое дело' и 'значит'. И добавь важности. Пореже роняй слова, - едва сдерживая ту же непостижимую веселость, посоветовал отец. - За то, что ты нарушил мое указание, я тебя накажу, конечно... потом. Пока что объясни: где знак огня?

- Ну, я...

- К деду пошел, - подсказал вождь, прикрыв веки. - Он сделал то, чем угрожал мне раз десять. Запретил разделение и выбросил знак огня. Это очевидно. Пока что важнее иное: где два твои пера из волос?

- Тут, в поясной сумке... Я вплел в косицу белые, мне их... Ну, одна девушка подарила, - кое-как выговорил Ичивари самое сложное.

На сей раз вождь не смог сохранить лицо каменным. Обе брови поползли вверх, сминая лоб обыкновенным удивлением, без опасного гнева...

- Еще и девушка? Однако ты быстро бегаешь, и даже плачущий священный конь, спотыкаясь на белую ногу, не способен тебя направить на заданный путь... Ичи, ты еще помнишь хоть что-то про долг сына вождя и прочие мелочи, о каких заботятся старики в общинном доме, а иногда и вождь? Я накажу тебя дважды. Девушка хоть из народа махигов?

- В общем, и да, и нет. Скорее из поросли нижних гор, - Ичивари осторожно обрисовал нужную часть родословной Шеулы.

Вождь немного помолчал, возмущенно тряхнул головой: не умеешь врать, так и не берись... Покосился на сына с явной насмешкой, до странности для него - веселой, если не озорной.

- Деда застал в долине ив? Он хоть не надумал уходить в горы? Теперь только этого и недостает для полноты бедствия... Ясно, не ушел.

Вождь сладко и усердно потянулся, щурясь и глядя на сына с показным неодобрением. Качнул подбородком в сторону свертка и обгорелых предметов.

- Сегодня вечером кто-то поджег библиотеку. Кто-то при этом потерял огниво бледного Томаса. Самого Томаса в поселке нет. Зато у него дома нашлось в сене, в окровавленном свертке, одно красное перо, очень похожее на то, что ты не вплел сегодня в волосы... А еще соседи Томаса сказали: вечером дети видели, как махиги, воины из этого поселка, увели Томаса в лес. - Вождь поднял руку, не давая себя прервать. - В сумерках кто-то стрелял в окно нашего дома. Ружье нашли в хлеву бледного Альма. Его нет дома... Вот пока все, что мы знаем. Еще недавно я полагал, что ты погиб и бледные скрывают нечто крайне опасное, что они, живущие в нашей столице на правах свободных соседей, затеяли новую войну... Я был готов начать выселять их, кое-кто сгоряча требовал крови, вот хоть брат нашей мамы, ты прекрасно знаешь его неприязнь к чужакам. Твое появление меняет многое, а сверх того дает мне возможность избрать для тебя наказание, достойное сына вождя. Пока ученик наставника Арихада с лучшими воинами проверяет все тропы, ты будешь говорить с бледными. Без оружия, Ичи. Иди и голыми руками распутывай их колючую ложь. Таково мое окончательное решение.

Ичивари прижал ладонь к левой душе и склонил голову в знак принятия воли вождя. На удивление уже не осталось сил: разве это наказание? Потом сказанное отцом пронеслось в сознании снова - и юноша вздрогнул.

- Все взрослые воины ушли с этим горелым пнем... ох. То есть, ну...

- Ты говоришь о воине огня, славном защитнике народа махигов, - вождь снова допустил складку удивления на лоб, - о нашей надежде, ученике Магура, ранвари Утери? И ты называешь его... Ичи, что произошло? Ты где был и с кем общался кроме плачущего коня и той девушки, наверняка происхоящей из поселка бледных близ озера? Ичи, смотри мне в глаза.

- Я ехал к наставнику Арихаду, - с нажимом выговорил сын вождя, упрямый не менее отца. - Мой конь отказался идти дальше и я хлестнул его. Шагари уронил Слезу и я вернулся, исполняя волю Плачущей, так сделал бы всякий достойный махиг. Все. Я принимаю налагаемое на меня наказание и спешу исполнить вашу волю, вождь.

Отец некоторое время сидел молча, его лицо непонятно кривилось, и Ичивари не мог понять - гнев это или нечто худшее... Наконец, вождь беззвучно встал. Прошел через зал к двери во внутренние комнаты, обернулся, быстрым жестом указал на предметы на столе, не добавляя ни слова. С тем вождь шагнул за дверь и плотно прикрыл её. Ичивари еще немного постоял, медленно и осторожно выдохнул сквозь стиснутые зубы. И вздрогнул еще раз: ему на миг показалось, что в недрах притихшего дома раздается смех...

Ичивари потоптался еще, повздыхал. Не подходя к столу и не рассматривая лежащих на нем вещей, поднялся в свою комнату, достал из сундука добротную кожаную сумку с жесткой задней стороной: чтобы было удобно писать, когда нет стола. Подумав, сын вождя снял пояс с ножом, положил внутрь сумки много бумаги, повесил на шею чернильницу-непроливайку. Запасся он и перьями впрок, ощущая себя действительно наказанным: иным-то пороховое оружие выдают, а его удел - пачкать пальцы и трепать языком в бесконечных разговорах. Выслушивать сплетни, которые - это всякому ведомо - способны распускать и обсуждать только женщины. Хотелось прихватить что-то если не полезное, то значительное, чтобы не казаться себе ребенком, отправленным на урок в малый университет. Ичивари покосился на крупную лупу в медной оправе, подарок деда. С лупой он бы смотрелся неплохо... Но идти и разговаривать с бледными, имея в руках предмет из адмиральской каюты сгоревшего флагмана флота первой войны... Тем более теперь, после рассказа Шеулы о её дедушке, окончательно прояснившего смысл гравировки на меди - 'de Lambra'... он-то думал прежде, что это имя славного мастера. Оказалось - всего лишь пьяного адмирала. Вещь утратила значительную часть обаяния. Повесив сумку на плечо, Ичивари последний раз покосился на свой нож и стал спускаться по лестнице в зал, пробуя представить смеющееся лицо отца. Оказывается, он не помнит, когда папа в последний раз улыбался. И от такого открытия становится почему-то больно и плохо на душе. Он не замечал, как тяжело приходится вождю. Всех надо выслушивать и со всеми оставаться ровным... Решать, что считать преступлением, требующим смерти - а что промашкой, допускающей прощение.