Оксана Демченко - Демченко Оксана

Да, нас сжигала и убивала война, но мы победили. Отвернувшись от свежих язв пожарищ и глядя на поверженных врагов, нам было не сложно судить, миловать и карать, нас не донимали лишние вопросы. Мы полагали, что наши простые ответы достаточно хороши под сенью нерушимого закона - ведь по-прежнему зелены кроны уцелевших старейшин леса. Мы гордились собой: пороги позади, мы герои, и свершения наши останутся в памяти навсегда.

Но впереди уже нарастал гул большого водопада. И как одолеть его, никто из нас не ведал... Наши традиции - лодки на реке - разбиты. Наши законы - рулевые весла - утрачены или сломаны. Наша победа не конец пути, но лишь первый шаг его. Мы оказались слабы, не удержали на плечах свод закона. Он расколот.

- Дедушка, не молчи так грустно, - мавиви погладила плечо старого махига, забегая вперед и пытаясь заглянуть в его лицо. - Мне холодно и больно, когда ты так молчишь. Я не знаю, о чем - и не могу помочь.

- Я думал о реке судеб, - Магур улыбнулся, благодарно гладя ладонь Шеулы. - Моя мама была савайсари - 'поющая шепот асари'. Мы утратили большую часть песен, она передала их дочери, моей сестре, ей одной, как и велел закон. Сестра погибла в первую же ночь, когда люди моря напали на нас... И никто более не может петь для асари. Я узнавал. Из сорока племен лишь в пяти были знающие слова ветра, и только в одном старая савайсари выжила и кое-что помнила тридцать лет назад, но отказалась взять новую ученицу. Она верила, что отдала свой голос дочери и не смеет повторить тех же слов еще кому-то... От нашей древней веры осталось так мало, что дети возраста Чара считают её лишь сказкой. Красивой, старой и слишком наивной... Но разве можно быть детьми леса - не веря, не помня?

- Не знаю, - огорчилась мавиви. Лукаво улыбнулась. - Мой дед тоже не особенно верил. Он был врач, он старался все понять и пристроить к пользе лечения. Но асари ему благоволил. Даже без песен.

- Осенью я ушел из поселка... - вздохнул Магур. - Я перестал ощущать свою правоту, хотя продолжал судить, устанавливать и поправлять закон. Мне стало чудиться, что я создал слишком много лжи, безобидной и даже полезной... пока что полезной. Я научил пегого коня ступать с правой ноги, когда это важно. Я толковал сны стариков по своему разумению. Много разного. И все для блага махигов, только так. Однажды я заметил и осмелился признать: мы становимся похожи на людей моря, для которых их бог - способ управлять людьми и даже оружие. Мы тоже сделали ариха оружием.

- Не ариха! - возмущенно вскинулась мавиви. Довольно долго молчала, обдумывая сказанное. - Но ты прав, пожалуй. Наставник пришел, и вы его приняли, прекрасно понимая сколь велико зло и как оно вам необходимо в большой войне. А моя бабушка увидела это беззаконие и не вышла из леса, у неё тоже нашлись свои доводы, чтобы не вмешаться.

- Вот видишь... - плечи махига ссутулилась. - И я вознамерился идти и одолевать Арихада без веры, и еще тебя с собой веду... Мать наставника была савайархи, пела у большого огня для ариха, он с младенчества слышал и выучивал слова песен. Когда пришел срок, они смогли воззвать. Я первым приметил: не дух отвечает. Но в тумане у берега уже прорисовались знаками неотвратимой войны корабли людей моря. И я промолчал. Отдал ему двух своих учеников. Я надеялся, что мальчики смогут стать достойными ранва для новой мавиви, которую мы однажды встретим. Но я промолчал, обрек их на худшее и допустил сожжение прекрасных душ. Во имя жизни махигов... и леса. Я виновен не менее наставника, но я осмелился назваться твоим ранва.

Магур замолчал еще печальнее, и голова его опустилась ниже. Мавиви огорченно вздохнула, огляделась и указала рукой в сторону, предлагая посидеть и отдохнуть. Засуетилась, разворачивая одеяло и кутая плечи и спину нового своего дедушки. Тот не возражал, занятый горькими мыслями - пока не отвлекся. Виновато встряхнулся, скинул одеяло, свернул в валик и усадил Шеулу на мягкое и теплое.

- Я не знаю, вправе ли был просить тебя. Не знаю, если уж черпать истину с самого дна души, есть ли у меня право назваться ранва.

- Зато я знаю! - гордо вскинулась Шеула. Рассмеялась и обняла руку деда. - Я много знаю о вере в Дарующего, дед Рёйм рассказывал. И ужасно ругался! Сейчас вспомню... Как можно просить о благодати и прощении, ничего не делая? - нахмурилась мавиви, подражая деду. - Менторы уничтожили живое общение с неявленным, заменив раскаяние - обрядом, радость - страхом, а саму веру, нить связи души и единого высшего - иждивенческим подаянием благ... Вроде, так. И вот, еще: не важно, как мы складываем руки, изображая чашу благодати и показывая свое рвение. Важно, верят ли в нас.

- Верят - в нас? - брови старого махига поползли вверх. - Твой дед Рёйм воистину был необычным ранва! Впервые я слышу подобное: неявленные духи нисходят потому, что верят в нас, а вовсе не потому, что мы в них верим. Это надо обдумать. Если он прав... Если он прав, почему полнота висари еще не снизошла на Джанори? Даже я верю в больного однорукого упрямца! Все бледные ходят к нему греться душой, а ночами - уж мне-то поверь - и некоторые махиги тайком крадутся к его убогому жилью. Мой сын зимой, я убежден, бывал у Джанори раз десять, самое малое...

Мавиви рассмеялась, довольная собой и тем, что смогла вывести нового дедушку из дурного и мрачного настроения. Ей казалось странным: как можно не ощущать и не видеть в себе полноты жизни? Как можно сомневаться в том, что соки мира питают и пронизывают тебя? Она это сразу замечает! Впрочем, бабушка так и говорила: дед Рёйм много лет сомневался в праве быть ранва. И не зря: он ведь удостоился гораздо большего, асари не покидал его в старости ни на миг...

- Дедушка, мы доберемся до пня горелого, вышвырнем его оттуда, где он осмелился поганить лес, - воинственно сжала кулачок мавиви. - И тогда ты узнаешь точно, верят ли в тебя.

- Но как же ты, если...

- Ты мой ранва, духи в тебя верят, я тем более верю, - беззаботно отмахнулась мавиви. - Идем? Хватит ему рушить висари, ты так сказал и ты прав! И в остальном прав! Я мавиви, я должна делать важное и подставлять плечо, а не ждать, пока станет совсем плохо.

Шеула дернула тощим плечиком, улыбнулась - и пожилой махиг не смог возразить. Мысли о реке времени и большом водопаде ушли, растаяли, сгинули... Не до них. Мудрость отрешенности - удел одиноких. Стоит рядом появиться ребенку, и он, Магур, утрачивает способность смотреть далеко и различать знаки грядущего. Так было и прежде, когда появился в семье сирота Даргуш, ставший самым родным из детей... Потом были ученики, затем любимый внук Чар. Магур осторожно улыбнулся. Может, вся его боль и все сомнения - эхо одиноких и бесприютных холодов минувшей зимы? Покинувшей иззябшую душу окончательно лишь вчера, в ночь встречи с Чаром. Зачем искать признаки гибели леса и бояться? Куда важнее сообразить: из чего новой внучке сшить толковое, достойное мавиви платье? Нельзя ведь такой милой девочке, уже почти взрослой, ходить в обносках, видом подобных гнилой мешковине.