Майк Кэри - Мой знакомый призрак

Молодая женщина выжидающе на меня смотрела, и не она одна. Я снова почувствовал кожей то легкое, едва ощутимое покалывание и взглянул на клубящиеся у входной двери тени.

— Я доверяю Блейку и провожу четкую границу между тем, что доказано, и иллюзиями, которые пробиваются через границу реальности. Если увижу, как тете Эмили в процессе настройки пианино оторвало голову, а затем в три часа ночи бесформенная, но очень похожая на тетю туша, держа голову под мышкой, войдет в мою спальню, я не стану склоняться к первому попавшемуся выводу: в пузырьке именно то, что написано на этикетке. Слышали про навахо?

— В смысле индейцев навахо? — ничего не выражающим голосом переспросила Элис.

— Да, именно. Они считают призраков чем-то вроде злой стихии и называют чинди. Мол, чинди — темная, закрытая от света сторона души, не нашедшие выхода негативные импульсы, средоточие эгоизма, жадности и глупости. Чинди — не сам человек, а отрицательная тень, которую он оставляет, перед тем как уйти в мир иной.

В глазах Элис все то же недоверие: наверное, я подобрал не лучший пример.

— Все это сказано только к тому, что призраков нельзя по умолчанию считать людьми, обреченными на нескончаемое повторение совершенных при жизни действий. Мы не знаем, что они собой представляют, и никогда не узнаем.

Сомнения Элис постепенно перерастали во что-то более глубокое.

— И в таких условиях вы ухитряетесь их уничтожать? — чуть слышно спросила она.

— Еще не факт, что я их уничтожаю. Вот вам очередное неизвестное.

— Неизвестное… но не для вас?

— К сожалению, и для меня.

— Тогда не понимаю. Вы должны представлять, что делаете.

Ну и ну! Начал с попытки вывести Элис из внезапного экзистенциального кризиса, а закончил тем, что пришлось оправдывать себя, как экзистенцию. Наверняка со мной что-то не так, и очень не так, раз безнаказанно позволяю мисс Гасконь вытворять подобное!

— Сначала некромантией я занимался по чистой случайности. — Пожалуй, это самая обтекаемая фраза, хотя, если честно, довольно блеклая.

— По чистой случайности?

— Ну да… Я ведь ничего подобного не хотел и тем более не планировал. — Я на секунду снова повернулся к двери, а потом утонул в немигающем взгляде Элис. — Вызывать духов совсем несложно. Если находишься в нужном месте, порой бывает достаточно заговорить с ними, просто посмотреть или поманить рукой. Мне хватает музыки.

— То есть? Что вы имеете в виду?

— В моем случае музыка — спусковой крючок и наживка одновременно. С ее помощью я заманиваю духов, а потом лишаю свободы. Все дело в мелодиях, которые я играю на вистле.

— Не может быть! — недоверчиво рассмеялась Элис. Вместо ответа я сунул руку в карман и достал вистл.

— Боже, волшебная флейта! — с благоговейным трепетом выдохнула женщина. Я позволил Элис взять вистл: надо же, она оглядывала его, словно маленькое ружье. Ружье… Автомат… Тут же вспомнилось, как Дитко якобы стрелял мне по ногам, чтобы заставить танцевать, а потом жуткий сон: вистл казался горячим, как автомат, из которого выпустили все патроны. Захлебываясь в беспокойстве и тревоге, я забрал вистл и спрятал в карман: там ему и место — всегда под рукой и, главное, под моей рукой.

— А изгнать призрака сложнее? — спросила Элис, в очередной раз пронзая меня немигающим взглядом.

— Обычно намного сложнее, однако универсального правила нет, каждый случай индивидуален. — Я решил сменить тему: — Вы в математике разбираетесь?

— Лучше, чем в индейцах навахо. По крайней мере в школе сдала экзамен второго уровня сложности и умею перемножать в уме четырехзначные числа.

— Вот и отлично! Тогда в качестве примера приведу Давида Гильберта, выдающегося немецкого математика конца девятнадцатого века. Он считал, что можно создать математическую модель чего угодно: стула, сливочных разводов на поверхности кофе, положения яиц в слишком тесных брюках.

— Понятно.

— Мою работу можно рассматривать и через призму Гильберта. Я играю мелодию, то есть создаю своеобразную модель, модель призрака. Описываю вокруг него звуковую окружность. А потом, если все сделано правильно, звук обрывается, а окружность, то есть звуковая модель, смыкается. Призрак становится пленником звука.

Я осекся. Словами мою работу не опишешь: всякий раз при объяснении получалось нечто вывернутое вверх дном и поставленное с ног на голову. Однако у Элис возникла идея.

— Похоже на кукол вуду, — задумчиво проговорила она. — Эти куклы ведь тоже модели, и практика аналогичная. При помощи заклинания или фетиша вроде пряди волос куклу делают воплощением живого человека. Потом втыкают в нее булавки, и жертва должна корчиться от боли.

Bay, какое удачное сравнение! Я и не мечтал такое подобрать…

— Верно, именно этим я и занимаюсь. Делаю мелодию воплощением призрака, сращиваю форму и воплощение так, чтобы они стали разными ипостасями одного духа. А потом перестаю играть.

И вновь повисла многозначительная пауза: я достиг рубежа, за которым слова были просто бессильны. Что происходит с призраками после того, как я их «упаковываю и отправляю»? Кстати, оправляю-то куда? В мир бескрайних лугов и неспешных вод или просто в пустоту? Более или менее вразумительного ответа подобрать еще ни разу не удалось.

— Так в какой момент вы перестаете играть? — не унималась Элис.

— Когда призрак исчезает, уходит из нашего мира.

— А куда он уходит?

— Туда же, куда в конце каждой мелодии уходит музыка.

Элис явно рассчитывала услышать что-то другое, и мой ответ ее расстроил. Эх, раньше надо было думать!

А что я мог ей сказать? Для меня жизнь — отрезок от рождения до смерти, а то, что случится дальше, — совсем другое дело. Если отыщешь дорогу в рай или ад, замечательно, если нет, то нечего ошиваться в местном баре или в комоде жены. Короче говоря, я был сторонником естественного порядка, если таковой, конечно, имеется — эдаким пером, которое не столько «кладет строку к строке», сколько «стирает слова». [13] The Moving Finger writes; and, having writ, / Moves on: nor all thy Piety nor Wit / Shall lure it back to cancel half a Line, / Nor all thy Tears wash out a Word of it. / Строку к строке перо кладет, / И вспять его не повернет /Ни ум, ни вера. И слеза / Твоя ни слова не сотрет. Перевод Эдварда Фитцджеральда «Рубайат» Омара Хайяма (1859), пер. на русский — Д. Чурсинова.

— Поговорите со священником, — в приступе простой житейской мудрости посоветовал я. — Или с человеком, которому доверяете. С Джеффри, например… Объясните, что вас тревожит. Не стоит прятаться от собственных страхов. По личному опыту знаю: от себя не сбежишь.

Только тут я понял, что Элис смотрит на меня с каким-то уязвленным недоумением.

— С Джеффри? — будто не веря своим ушам, переспросила она.