Елена Ларичева - Тара

В обрамлении растрепавшихся волос бледнел незнакомый овал лица. Восточные чуть раскосые глаза с серебристой радужкой по окоёму зрачка были узки и темны. Тонкие упрямо поджатые губы оказались перепачканы свеклой.

- Вот нашел себе на беду бабу! Маленькая, а туда же, к зеркалу! - пробасил водитель, приоткрывая дверь. - Ты едешь, или где?

- Или как! - Маша решила не забивать себе пока голову странными переменами и послушно запрыгнула на покрытое рваной телогрейкой сидение. - Гони к деревне.

За окном плыл однообразный пейзаж. Солнце садилось позади грузовика, и впереди небо было уже тёмным, утомлённым от дневных забот.

Маша смотрела вперёд, жевала краюху хлебу, которую дал ей Артём, водитель, и думала, как хорошо, что с ней произошли такие перемены. Теперь её точно не найдут. Вот только настоящим именем она зря назвалась. Очень зря.

Машина подпрыгивала на ухабах. Глухо жужжал мотор. Артём, чтобы не клевать носом, принялся что-то напевать. Смысл в песне девочка разобрать не пыталась. Ни голоса, ни слуха у водителя не было, мелодия постоянно менялась, словно прыгала с колдобины на колдобину, как грузовик. Только три слова Артём выпевал достаточно громко "Красная армия" и "конница". Всё остальное сливалось в сплошное "бу-бу-бу". Машу это устраивало. Не лезет с разговорами, и на том спасибо.

На небе распахнули золотые глаза звёзды. На горизонте возникли очертания деревни. Домики один к одному посреди поля...

"Мне туда нельзя! - вдруг отчетливо поняла Маша. - Куда угодно, только не туда!"

Сказать парню? Не поймёт, а ещё хуже, с расспросами полезет. Как быть?

Заёрзав на сидении, девочка покосилась на Артёма. Он замолк, сосредоточенно глядя на дорогу. Ещё бы, выскочит навстречу какая собачонка или прочая глупая скотинка, объясняйся потом с хозяевами.

"Пожалуйста, давай мы поедем прямо! Пусть это будет не твоя деревня! Только не эта!" - в отчаянии подумала Маша.

Грузовик не притормозил. Наоборот, Артём нажал на газ, и на полной скорости проскочил опасное место. Маша облегченно вздохнула, в очередной раз дав себе зарок обдумать случившееся едва она окажется в безопасности.

Ехали они почти целую ночь, не останавливаясь, миновали ещё одно селение. И только подобравшись к то ли рощице, то ли к лесочку, возле которого прикорнули домики, девочка скомандовала остановку.

Выбравшись из душной кабины, поёживаясь от сентябрьского холода, она вдруг глянула в глаза Артёма, словно пьяного от общения с ней, и прошептала:

- Ты меня не помнишь. Ты возвращаешься домой и меня не помнишь. Слышишь?

Водитель кивнул. Маша в благодарность помахала ему рукой и пошла к заветной деревеньке. Главное, чтобы необычное настроение, захватившее её с момента побега из вагона товарняка, не рассеялось, не замылилось посторонними мыслями и чувствами. Ей нужно ещё устроиться. А думать рано.

Откуда-то пришла уверенность - через часа полтора мотор у грузовичка заглохнет. Это закончится топливо. И только тогда водитель Артём выйдет из странного полусонного состояния, удивлённо заозирается, недоумевая, с чего его сюда занесло, и побредёт к ближайшей деревне (не к этой) за подмогой. Растаявший день будет ему вспоминаться обрывисто. Он всё будет маяться: кого же он подвозил, и чем его гость угощал? Но так и не отыщет ответа.

Мотнув головой, сгоняя наваждение, Маша медленно направилась к деревне. Ещё рано даже для петухов. Есть время выбрать, у кого же просить помощи и приюта.

"Она вызовет жалость. Маленькая, тощая, грязная оборванка. Сердобольные женщины, желательно бездетные вдовы, непременно откликнутся на беду сироты", - размышляла девочка, не замечая, что думает о себе как-то странно, в третьем лице.

Ноги неслышно ступали по мягкой траве, ещё не умытой росой. Было тихо - ни птица не вскрикнет, ни собака не тявкнет. Единственный звук нарушал тишину - это от холода стучали зубы у продрогшей Маши.

Силуэты изб казались сотканными из предрассветного тумана, немного нереальными. За бревенчатыми стенами хранилось тепло. Сонно взмуркивали на печках мохнатые коты, умиротворённо похрапывали хозяева, в печках томилась каша или щи.

Спала передовая доярка колхоза, Настасья Тихонова, не дождавшаяся мужа с фронта. Спала и видела во сне Женьку, нового агронома, присланного из райцентра поднимать колхоз. Агроном был лет на семь её моложе, черняв, широк в плечах, удивительно учен и улыбчив.

Агроном, остановившийся в избе механика Копытникова, видел во сне дочку председателя Анфису, русокосую румяную деваху. Во сне агронома Анфиса пекла пироги с яблоками и, прищуривая фиалковые глаза, заявляла голосом её отца: "Вот выйдем на первое место по району, тогда и пойду за тебя!"

Анфисе не снилось ничего. За то, что чересчур откровенно кокетничала с женатым бригадиром, отец оттаскал её за косы, обругал на чём свет стоит и запретил ходить на посиделки к подругам. Так что обиженный сон председательской дочки был тих и глубок.

В эту, в общем-то, обычную ночь не спал только Яшка, старый хромой цыган, в раннем детстве отбившийся от табора, да так и оставшийся в деревне. Оставшийся себе на беду. Черед два года Яшка охромел. Ноги ему перебили за воровство яблок в соседней деревне на заре далёкой юности. Перебили в общем-то ни за что - за подол падалок антоновки. И хотя деда Силантия, чинившего расправу, лет пятьдесят как не было в живых, к убелённому сединами Яшке он приходил почти каждую ночь, с палкой от коромысла через плечо. С той самой...

Измученный бессонницей Яшка поднялся со скрипучей кровати, опёрся на самодельный костыль, огибая горку свежесплетённых корзин, доковылял до окна и замер. Мимо его двора шла девочка. Незнакомая. Худющая, как журавль колодца. Высокая. Но не это испугало старого цыгана, заставило его зашататься, выронить костыль и беспомощным кулём осесть на грязный пол. В предрассветной темноте у странной девочки глаза светились желтым, лунно-кошачьим светом...

Но Маша не видела этого. Она ещё не завершила превращение, чтобы осознать, кем стала. До полной трансформации ей требовалось всего ничего - развивать в себе внезапно открывшиеся таланты.

Продрогшая девочка добрала до двора доярки Настасьи, словно вернувшись к себе домой, просунула руку между некрашеными штакетинами забора, открыла крючок и вошла в пестревший ещё не оборванными подсолнухами двор. Беспородная дворняга Куся бесшумно кинулась было к нахалке, чтобы неожиданным лаем испугать девчонку до визга, но в двух шагах остановилась, села на задние лапы и приветливо завиляла хвостом.

Маша присела рядом с ней на корточки, погладила лохматую чёрную голову, заглянула в добрые собачьи глаза и внезапно обняла Кусю, прижалась к тёплой дворняге. Что-то мрачное, одинокое, свербевшее в душе с того момента, как Машу забрали в детдом, отпустило, растаяло, словно добрая Куся слизнула это шершавым горячим языком.