The Killers - Полная тьма

- И что теперь с ним будет? С Энглом? - спрашивает Амелия, глядя другу в глаза.

- Ничего. Будут судить за убийство, - отвечает Руфус.

Амелия откидывается на спинку стула и думает о том, что завтра же сложит с себя судейские полномочия. Это явно не ее должность.

* * *

«Несказанное мной»

От автора: данную зарисовку можно считать как самостоятельной, так и эпизодом, не вошедшим в фик «Смутное время, или История одного Министра».

Руфус держит в руках самый обычный конверт из плотной белой бумаги. На конверте знакомым каллиграфическим почерком выведено: «Министру Магии Руфусу Скримджеру». Меньше всего ему хотелось бы быть для Амелии Министром Магии. За годы, прошедшие с момента их знакомства, он привык быть для нее другом, защитником, советчиком, хотя в последнем качестве она все-таки преуспела больше него, потому что за половину верно принятых им решений была ответственна именно Амелия. А теперь она написала: «Министру Магии», словно для того, чтобы Руфус не ошибся, что письмо адресовано именно ему.

Он вскрывает конверт и готовится читать, но все письмо состоит лишь из одной строчки. Руфус пробегает эту единственную строчку глазами десятки раз, и не может понять, как из всего, что могла, Амелия решила написать именно это. А потом он тяжело опускается в кресло и не может унять дрожь в руках. И в пустоту кабинета говорит то, что должен был сказать своей девочке еще давно, когда не было этих лет, которые подарили серебряные нити его волосам, не было двух войн, опасности и отчаяния, а были только теплые карие глаза и вся жизнь впереди. Говорит то, что должен был сказать, хотя Амелия заслуживала гораздо больше, чем эти простые слова, которые он так и не решился произнести, потому что в какой-то момент счел, что так будет лучше для них обоих. Ведь работа аврора - это ежечасный риск, и Руфус просто не имел права обрекать Амелию на то, чтобы каждый раз она гадала, вернется ли муж домой, поэтому сказал себе, что она никогда не узнает, насколько дорога ему. Он решил за двоих, не спрашивая Амелию, и теперь вынужден сидеть в своем кабинете в одиночестве, зная, что больше никогда не зацокают по коридору знакомые каблучки, которые он узнал бы из миллиона звуков, потому что так ходила только она.

И больше никогда не будет спокойных уютных вечеров перед камином, когда они разговаривали обо всем на свете, и в такие минуты Руфусу казалось, будто у него почти есть семья, и лишь после того, как Амелии не стало, он начал задумываться о том, что, может быть, подобные мысли посещали и ее. Никогда больше не накроет она его руку своей маленькой ладонью, успокаивая, даря уверенность и силы, лаская, снимая усталость. И никогда больше не подумается Руфусу в такие минуты, что на земле есть счастье и есть человек, который идеально, совершенно подходит ему, с которым он мог бы, если понадобится, провести остаток жизни где-нибудь в полной изоляции, и никогда Амелия не надоест ему.

И Руфус понимает, что больше никогда не будет ни дружеского совета, ни участия, ни одергивания, если он начнет завираться. Он помнит, как внимательно, пытливо смотрела на него Амелия, когда он посвящал ее во что-то важное, и как думал при этом, что ей не нужна легиллименция, чтобы прочесть его мысли. Амелия всегда знала, что с ним происходит, и видела те глубины, в которые сам Руфус предпочитал не заглядывать. И теперь ему остается сказать в пустоту самые важные, искренние и правильные слова в жизни, сказать человеку, который, как надеется Руфус, слышит его. Он говорит: «Я люблю тебя».

Он мог бы сказать ей это, когда танцевал с Амелией в Хогвартсе на выпускном балу, потому что уже тогда это было правдой. Он мог бы сказать ей это, когда валялся на больничной койке после очередного ранения и не знал, сможет ли встать, или когда отправлялся на очередной аврорский рейд и не знал, суждено ли ему вернуться, чтобы еще раз увидеть ее. Он мог бы сказать ей эти простые слова тысячу раз в жизни, но почему-то нашел в себе силы сделать это лишь после ее смерти, когда уже ничего не вернуть, и даже если она и слышит его, то теперь Амелии это безразлично. Скорее, он говорит это самому себе, а не ей. Он думал, что впереди у них еще много времени, а теперь понимает, что опоздал навсегда.

«Я люблю тебя». Знала ли она? Наверное, знала, и ждала, чтобы услышать это от него. Не дождалась. И все-таки, очевидно, что-то предчувствуя, написала письмо, которое Руфус нашел в ящике ее рабочего стола. Его девочка всегда была намного умнее его, она все правильно сделала. На листе пергамента до боли знакомым почерком написано: «Руфус, будь счастлив. И пожалуйста, постарайся выжить». Он постарается. Постарается ради той, которая в его памяти навсегда останется девочкой с теплыми карими глазами, такой, какой он повстречал ее. И если она хочет, чтобы он выжил, то так и будет. И пусть Амелия никогда больше не сможет ему ответить, он, Руфус Скримджер, всегда будет помнить эти последние строки. И он больше не побоится сказать Амелии: «Люблю», теперь он может говорить это сколько угодно. А еще он обязательно выживет, и выиграет эту войну, и отомстит за гибель своей девочки, и постарается быть счастливым, насколько это вообще возможно без нее. Потому что, наверное, этого хотела Амелия Боунс.

От автора: Написано по мотивам рассказа Стивена Кинга «Последняя перекладина».

* * *

«Если бы...»

Уже лежа в Мунго, после того, как она обрела способность вновь связанно думать и рассуждать, Гермиона смогла, наконец, вспомнить, как все было на самом деле, а не так, как в мучивших ее кошмарах, которые, впрочем, недалеко ушли от действительности.

Никто из них, ни она, ни Рон, ни миссис Уизли, за все пять лет мирной жизни не могли представить, что то, что со стороны казалось им тишиной и спокойствием, на самом деле лишь затишье перед бурей, когда под ровной водной гладью скапливается, собирается разрушительная сила и в последний момент прорывается наружу, стремительно и неожиданно, и обрушивается неимоверной мощью на все вокруг. И уж тем более никто не мог и подумать, что человек, которого они, казалось, знали, как облупленного и не ждали от него ничего из того, что не могли бы предугадать, вдруг покажет им другую часть себя, ту сущность, существование которой повергло в шок.

И теперь Гермиона думала о том, что они могли бы заметить это гораздо раньше. Если бы Рон с Биллом больше интересовались братом, забегали бы к нему, а не отговаривались тем, что у самих работа и семья, да и у Джорджа бизнес, из-за которого он вынужден работать за двоих, выполняя обязанности Фреда, и ему самому не до гостей и разговоров.

Если бы Чарли не уехал так спешно обратно в Румынию и за пять лет сделал что-то большее, чем ежемесячное письмо родителям, превратившееся уже в обязанность, нежели в желание искренне рассказать о своих делах.