Андрей Круз - Рейтар

— Старший, как насчет поужинать? — поинтересовался Барат после того, как мы расположились в снятой комнате. — С ура ведь не евши.

Он долго пытался подобрать замену уставному «мастеру взводному». По имени никак не мог решиться называть, из уважения к возрасту, а как положено — теперь нельзя. Вот и придумал теперь этого самого «старшего».

— А что, можно и поужинать, — согласился я. — Даже караулить комнату не нужно. Пошли, раз так.

Есть и вправду хотелось, мы только на винодельне с утра перекусили, а потом все время так, натощак катались. Тем более, что на этом дворе свой собственный трактир был, пусть небольшой, но с виду совсем приличный, даже идти никуда не надо. Прошли через двор, обходя груженные всевозможным товаром телеги, толкнулись в низенькую дверь в беленной глинобитной стене, оказавшись в полутемном зале с тростниковой крышей, лежащей на массивных деревянных стропилах. А так все обычно и привычно, трактир как трактир — тяжелые столы из потемневшего от старости дерева, возле них такие же тяжелые лавки, пахнет едой с кухни — и только. Значит чисто.

И людно, так особо и не приткнешься никуда, если рассчитываешь сам посидеть. Везде люди, пьют да едят. Ну да, самое время ужина как раз, не зря же и мы сюда пришли.

— Вон там, в углу место есть, — сказал Барат, показав пальцем на дальний от нас, самый темный угол трактирного зала.

— Точно, — согласился я.

Протиснулись между столами и спинами сидящих за ними и оказались возле свободного куска лавки, как раз для двоих людей достаточного.

— Не помешаем, уважаемый? — спросил я у пожилого человека в монашеском балахоне.

— Присаживайтесь, рад соседству буду, — ответил он вежливо, показав сухой ладонью с тонкими пальцами на свободные места.

— Благодарствуем.

Подавальщики в трактире работали расторопные. Не успели мы присесть, как один из них, одетый в белую рубаху и белые же штаны, оказался рядом, спросил, нагнувшись:

— Что заказать изволите?

— Красного вина и воды, — сразу сказал я, потом уточнил: — А что быстрее всего поесть подадите?

— Свинина с фасолью есть, и еще говядина с фасолью же, с перцем всяким и помидорами, такая острая, что во рту пожар, — заулыбался тот.

Подавальщику было лет четырнадцать, не более.

— Вот и принеси нам чтобы пожар, — кивнул я, заодно глянув на Барата: — Не против?

— В самый раз, старший.

— Все? — уточнил половой и сразу же бросился на кухню.

Сидели молча, устали оба и говорить как-то не хотелось, больно уж много людей вокруг. Сосед наш, монах, с едой покончил и сейчас просто пил травяной чай, наливая его из жестяного чайника в высокую белую кружку и закусывая хрусткими пресными галетами. На столе перед ним лежала открытая книга, которую он и читал. Чуть дальше от нас, уже за ним, сидели двое приказчиков, оба пьяненькие, громко обсуждавшие какую-то удачную сделку, что они сегодня днем провернули. В разговоре все время упоминался какой-то Лург, которого они то недотепой величали, то просто дураком. Похоже, что этот самый Лург и был их то ли покупателем, то ли продавцом.

А вообще в трактире было шумно, больно уж много народу собралось. Прибежал подавальщик с подносом, быстро расставил перед нами кувшины, тарелки, бросил вилки с ложками, принял от меня деньги и умчался к следующему заказчику, махавшему ему рукой из другого угла.

Не обманул он, мясо с фасолью и перцем и вправду было острым, таким, что слезы на глаза, но вкусным. Тут, на побережье, вообще любили перец куда попало сыпать, традиция здесь вроде такая. Поели не торопясь, а к концу ужина Барата заметно в сон потянуло, устал.

— Пойдем, старший?

— Ты иди, я тут посижу.

Не хотелось пока спать, да и надо бы подумать спокойно над тем, как нам дальше быть, так что пусть идет.

Помощник мой ушел, а я себе палил из кувшина остатки вина, смешав его с холодной водой, откинулся спиной на стену и задумался. Днем ничего еще, а к вечеру картинки прошлой жизни все чаще в голову приходят. Степь, жена во дворе, купающая младшего в большом корыте, сын, гоняющий кругами молодую лошадку, дочь, помогающая матери. И река, текущая сквозь луга, у которой они меня ждут.

Стоит ли месть того, чтобы они ждали меня? Нет, самоубийство грех, но бойцу такой грех обойти не трудно. Начни меньше беречься да злее в драку лезь — вот и без всякого греха твой жизненный путь закончился. Только где он закончится? Встречу я их или нет? Если да, то и… но клятва на мне, кровавая клятва. Я сам себе руку резал над могилой во рву и сам слова произносил. Кто меня от нее освободит? Думаю, что и Брат с Сестрой не смогли бы тяжесть кровавой клятвы снять.

Поэтому надо жить. И надо идти к цели. Страшна была смерть моей семьи, но еще страшнее то, что погибли они со всем народом. И осталось нас, вольных, мало, а мести на уцелевших легло много. Как такую тяжесть тащить? И как бросить, когда больше некому? Мы же последние из народа. Я — последний. И Барат — последний. И те ничтожные десятки вольных, которые как-то прибиваются к армиям Вайма и Дикого Барона — они тоже последние. Совсем. Был народ, и не стало. И никогда уже не будет. Если и даст потомство кто-то из уцелевших, все равно это уже не вольные будут, а кто-то другой.

Велик соблазн прекратить это все и прямо сейчас, не дрогнет рука, и сердце не дрогнет, с радостью бы смерть принял — но нельзя. Нельзя.

Сначала я даже не понял, что сосед мой по столу, тот самый монах, что книгу читал, ко мне обращается. Наклонился, переспросил:

— Простите, преподобный брат, не расслышал вас.

— Я спрашивал, могу ли я помочь? — с легкой улыбкой спросил он.

Только сейчас разглядел у него на плече балахона вышитый простой серой нитью знак Реки Времен. Вот так, из Ордена Реки монах, вот с кем судьба меня здесь свела.

— Не думаю, преподобный брат, что помочь сможете.

— Разговор и понимание — уже помощь, — все так же неуловимо улыбнулся он. — Вы же, уважаемый, из вольных будете, правильно я вижу?

— Правильно, — чуть помолчав, ответил я.

Не хотелось мне разговора, но и грубостью отвечать тоже не хотелось. Располагал этот монах как-то к себе.

— Думаю, и семья… была? — осторожно спросил он.

Я опять помолчал, думая о том, следует ли отвечать, и опять ответил:

— Была, преподобный брат.

— У меня вот тоже была… братия, — неожиданно сказал он. — В баронстве Свирре, что здесь через границу, рядом. Был монастырь, была жизнь в нем. Кормились от трудов своих, берегли то, что вокруг нас, молились о милости всем, живущим в этом времени и в этом мире. А потом пришли люди, которым хотелось забрать землю. Земля могла давать деньги, а деньги они любили, — монах прикрыл глаза, словно вызывая воспоминания, потом продолжил: — И убили всех братьев. Прикрывшись для своей совести, если она у них была, словами о том, что там, где правит их вера, не может быть места другой. Хотя мы веры одной, на самом деле, — усмехнулся он.