Андрей Круз - Рейтар

Вот как. Как огнем лицо опалило. Хорошо, что темно здесь, да и не смотрит собеседник сейчас на меня, а то и не знаю даже, что делать бы стал.

— А меня в те дни с поручением в Римм послали, в нашу орденскую обитель, какая там в горах. Так и выжил, не разделил судьбу, спасли меня силы небесные. А для чего — и сам не знаю, — он протянул руку за уже остывшим чайником, налил снова кружку до верха. — Разве узнал, что новая власть такого рвения не одобрила, повесили всех, кто братию убивал. Но не думаю, что для этого я выжил.

— А для чего, преподобный брат?

— Может ли мне быть это ведомо? — усмехнулся он. — Могу лишь предполагать. И делать то, что сочту правильным, как совесть подскажет.

— И что подсказала?

— Основать новую обитель хочу. Уже здесь, в Улле. Трое братьев из риммского монастыря присоединиться готовы, так и заложим. В горах, у Хрустальной речки, знаете где такая?

— Нет, я здесь недавно и ненадолго, — покачал я головой.

— Хорошее место, словно благословенное от создания. Покой и свет — это про него. Речка звенит, трава как изумруд, над рекой деревья стоят, ей кланяются, — он посмотрел на стену у меня за спиной, словно ожидая того, что на ней проступит картина, им описанная. — Там и начнем все заново. Насколько нам хватит отпущенного времени. Пока Река Времен не понесет нас дальше, как сорванные ветром сухие листья с деревьев.

— Куда понесет?

— В новые миры. В новые жизни. Мир — бесконечное колесо, вращающееся вокруг божественного начала, и ни один путь не охватит все миры и все времена. Малые пути наши заканчиваются, иногда в глубокой старости, а иногда и раньше, подчас страшно и несправедливо, но Большой Путь…, - монах посмотрел мне в глаза, — Большой Путь может длиться вечно, если ты не прервешь его сам, подлостью ли, злобой ли, бесчестьем. В это мы верим и верой в это живем.

Я долил из без того разбавленное вино водой, пригубил из глиняного стакана, не перебивая монаха. Видно было, что он пока еще не все сказал.

— Они… те люди, что убили братьев, не успели разорить монастырь, — снова заговорил он. — не стали его разорять. Зачем им? И я зашел в свою келью, забрал пожитки. — монах развязал горловину вещевого мешка, тощего и маленького, лежавшего рядом с ним на лавке, вытащил оттуда маленькую блестящую вещицу. — Вот это со мной с детства, удивительно, что до сих пор она не сломалась.

Положив вещицу на ладонь, он показал ее мне. Оказалось, что это маленькая пружинная музыкальная шкатулка, из тех, что на ярмарках продавали. Такие женихи, выбрав любимую мелодию, любили дарить невестам.

Когда монах начал крутить крошечную ручку завода, я заметил, что пальцы у него мелко дрожали. Затрещала пружинка внутри крошечной коробочки, а затем монах выложил ее на стол между нами. Тонкие стальные пластинки, задевая за маленькие пеньки, побежали по медленно вращающемуся кругу, зазвучала, просто и как-то наивно, несложная мелодия.

— Приходилось слышать? — спросил монах, глядя на шкатулку.

— Что-то знакомое, — прислушавшись, сказал я. — Как будто даже в детстве слышал, да вот вспомнить не получается.

— Мне это звук Хрустальной речки на перекатах напоминает, — сказал он. — В том месте, где мы обитель новую заложим. А песенка сама… не знаю, пели ли ее в ваших краях…

— Там было больше куплетов, я помню. Не помню куплетов, но…, - запутался я.

— Я тоже, — улыбнулся монах. — Но когда мне совсем плохо, я напеваю про себя то, что помню. Вроде бы и детская песенка, неуклюжая и немного нескладная, но… она почему-то помогает мне выжить. Просто потому, что напоминает о том, что река течет далеко-далеко, и не раз еще пронесет и сквозь тьму, и сквозь свет, и сбросит в водопад, и даст отдохнуть на тихом плесе.

— И куда принесет? — спросил я, вдруг ощутив, как неожиданно сел мой голос.

— Туда, куда ты заслужил, я думаю. Река помнит все, потому что все, что ты бросаешь в нее, в ней так и остается, так и несет это течением рядом с тобой. И добро, и зло, и честное, и подлое. И место, куда тебе прибьет течением… я думаю, что это будет награда. Или кара.

Пружинка музыкальной шкатулки докрутила свой завод и мелодия смолкла. Вокруг было непривычно тихо. Я оглянулся, и увидел, что двое подвыпивших приказчиков смотрят на нее молча, не отрывая взгляда.

Первый колокол во дворе постоялого дора прозвучал в шесть утра, и сразу же началась суета. Торговый люд встает рано, ленивому купцу кроме убытка жизнь ничего не дарит. Слышно было, как выводят лошадей из конюшен, как запрягают телеги. Мы с Баратом выскочили во двор, поприседали, поотжимались от пыльного камня, которым мощен двор, потом нашли прибитую между столбами трубу, на которой удалось еще и подтянуть себя, сколько получилось. Затем, толкаясь с другими постояльцами, помылись у колодца ледяной водой.

— А завтракать не будем? — забеспокоился Барат, когда мы уже выводили лошадей из конюшни, одарив мелкой монетой местного конюха.

— Возле базара будем Злого ждать, там наверняка найдется чем перекусить.

Выехали мы с постоялого двора рановато, поэтому и вели всю дорогу лошадей неторопливым шагом. Хотя пересечь пришлось половину города, все равно рано добрались. Зато вышло так, что я Барата не обманул — прямо у самых ворот рынка чем только не кормили. Остановились мы у прилавка, за которым маленький суетливый мужик с рыжей бородой ловко вылавливал из кипящего масла воздушные мучные колобки, бросал их в маленькие корзинки, сколько покупатель скажет, посыпал белоснежной сахарной пудрой через маленькое сито и быстро принимал деньги, не забывая напоминать:

— Корзинки возвращайте или покупайте!

Предпочитали возвращать, забирая залог, но мы купили, перебравшись с ними поближе к другому прилавку, где разливали горячий чай с лимоном и медом. Все вместе как полноценный завтрак получилось, ну и место было удобное для наблюдения за площадью.

Народу здесь было уже много, причем сейчас самая суета царила — в ворота закатывались телеги с товаром, причем на въезде их целая очередь собралась, шумели зазывалы, неподалеку стучали молотки — плотники сколачивали небольшой павильон, сразу обтягивая его яркой тканью — новое торговое место для кого-то строили.

Злой появился минут через двадцать, когда мы успели и чай допить, и пончики доесть, и даже остатки сахарной пудры с пальцев смыть, по очереди отойдя от лошадей к колодцу, который заметили неподалеку. Приехал он верхом, один, поискал нас взглядом, потом кивнул, увидев, как я помахал ему рукой. И показал на проулок на противоположной стороне площади, мол, туда нам надо.