Виллард Корд - Инкуб

- Нет, но я угощу тебя грогом.

Харон только хмыкнул, повернув лодку навстречу очередному покойнику.

- Проклятый Стикс! Ты смотри, как сохранился! Видать совсем свежий!

- Ещё немного и я подумаю, что ты решил открыть ресторан…

- Ха-ха! Боюсь, инспекция меня прикроет! Но этот… - Перевозчик наклонился поближе к новому «безбилетнику», внимательно осматривая тело, - его убили несколько минут назад… Гэб, да открой ты уже глаза! Сама невозмутимость!

- А ты слишком эмоционален для сборщика трупов, Харон…

- Я бывший пират, чёрт возьми, к тому же испанец! Характер такой, неспокойный!

- Да-да… Что там у тебя?

- Юноша, смазливый, одет в тёмно-синий жакет… во внутреннем кармане есть блокнот… хм… тут вложен листок… ты знаешь этого парня, Гэб?

- Почему я должен?

- Здесь твоё имя…

На мокром листке бумаги Инкуб прочитал:

«Заходи, как напишешь что-нибудь новое. Совсем не ангел, Гэбриел Ластморт».

Смяв в руках, он бросил его в воду и ещё долгое время стоял, неподвижно, без звука, задумчиво глядя, как исчезает клочок промокших воспоминаний в недрах чёрной реки. Наблюдатель знал – смерть поэта была неслучайна. Впрочем, случайной она была… по людским меркам… даже шальной, как та пуля, что сгубила Поля. Неосознанно, человек убивает человека за обладание ложными ценностями, которые скорее приведут к новым смертям, нежели счастью. Все люди воюют за счастье. Но только счастье для всех – разное. Если бы существовал эталон счастья… кто знает, может, тогда и не велась бы эта вечная нелепая война.

Поль… глупый Поль… что понадобилось ему ночью на улицах города, в котором люди тоже давно сошли с ума. Гэбриел понимал: смерть поэта не являлась отмщением – лишь стечением обстоятельств, зачастую принятых называться судьбой.

Так сложилось в этом мире – раньше всех уходят те, кто видят больше других. Дряхлыми стариками умирают обычные – призраки во плоти, планктон времени… а ещё ¬– трусы, сующие носы в зазеркалье, но пугающиеся увиденного. Их можно узнать по фразе: «когда-то я был одним, но сейчас вырос, повзрослел и стал не таким». Конечно же, период взросления не определён. Некоторые достигают «зрелости» раньше, другие как раз поспевают к поминкам. На самом деле все они боятся, не желая верить в реальность того, к чему прикоснулись когда-то. И чувство противоречия терзает их до конца, не позволяя обрести себя и стать полноценными, настоящими. Таким людям остаётся жить по установленным законам и порядкам, и даже бунт, их редкий, едва слышный бунт отчаяния, всегда остаётся без внимания, ибо никем не воспринимается всерьёз.

- Ты ведь знал этого парня, Гэб… Может, хочешь с ним поговорить?

- Нет. Я знал его живого. Мёртвого же не желаю знать.

Судьба…

…странная насмешка на лице того, последнего, отражённого в твоих глазах.

Поль-декадент должен был умереть. Ещё тогда, на мосту, но Наблюдатель спас его. Казалось, сам Город просил спасти поэта… стервятники выползли из нор…

В ту ночь на мосту встретились трое: убийца, жертва, и тень. Чья тень? И кто актёры? И какую именно он, Гэбриел Ластморт, играет роль?

Он уже приближался к мансарде, когда кто-то схватил его за руку и увлёк за угол близстоящего дома. Незнакомка в чёрном макинтоше [52] Плащ из непромокаемой прорезиненной ткани. , по-видимому, ожидала его здесь с утра. Зачем?

Только сейчас, пробившись сквозь пелену мыслей, Наблюдатель услышал полицейские сирены и голоса, среди которых особенно выделялся возмущённый, хриплый Якоб, требовавший, чтобы все отправились «прямиком к чертям». Лейтенант, по-видимому, руководивший облавой, напирал, надеясь выведать, «где прячется Гэбриел Ластморт, хладнокровно убивший девушку по имени Софи, и похитивший поэта, отзывавшегося на кличку Поль».

- Они убили её, - Инкуб покачал головой, и направился прочь из укрытия.

- Стой! – она сжала его руку ещё крепче, не желая отпускать.

- Я не убийца. Мне незачем скрываться.

- Полиция получила наводку от Совета! Они хотят связать тебе руки, и используют этот случай как предлог.

- Так значит, ты снова спасаешь мне жизнь?

- Узнал, наконец? Я уж думала, совсем в себе потерялся…

- Нет.

Инкуб улыбнулся... едва заметно. Мэлис сняла капюшон, и чёрные кудри упали на её глубокие, словно чёрная Нева, глаза.

- Зачем ты пришла?

- Помнишь, я нарисовала твой портрет? Теперь можешь его увидеть…

Они покинули район незаметно, смешавшись с сонными курьерами и клерками. Написанная наскоро статья в «Утренней Реке» гласила: «Иностранец злоупотребляет городским гостеприимством. Две смерти на счету Безумного Шляпника. Приметы: чёрная широкополая шляпа и длинный плащ. Сообщайте о подозрительных субъектах по телефону…».

- И эти люди считают себя правителями мира? Ты смотри, герой, как они тебя обозвали!

- Кэрролл [53] Аллюзия к «Алисе в Стране Чудес» Льюиса Кэрролла и к тому, сколь часто она популярна среди тех, кто недостаточно способен её понять. … снова… и, как всегда, неуместно.

- Это всё для красного словца. Однако, сами себе противоречат.

- Люди будут искать безумца в шляпе…

- Или бродягу, вроде тебя сейчас… но не представительного джентльмена.

- Исключено. Меняться в угоду слухам не собираюсь.

- Значит, ради меня. Сегодня идём в театр.

- Какая пьеса?

- Пир во время чумы.

- Что ж… понадобится маска…

_________

_________

Здесь, среди безжизненных садов скучающих пионов, она жила – в потайной комнате за нишей Мельпомены [54] По древнегреческим представлениям – Муза Трагедии. Символ театрального искусства. – художница страсти, заключённая среди полотён безвременья. Её картины не знали эпох, событий, человеческих идей и идеалов – каждая из них отражала страсть: её мягкое касание, тихое течение, нежное лобзание, сияние, воспламенение… и увядание… Она уделяла внимание множеству мелких деталей: тончайшим мазкам, взмахам, волнениям – но смазывала лица… намеренно… считая, что страсть искажает эмоции. Она никогда не рисовала с натуры, не смотрела близко, в упор, не запоминала черты, не стремилась передать мимику. Всё в мире для неё было безличным, а человек - соцветием, зовущим сорвать, похитить его аромат и вдохнуть в вальсирующие движения кисти. И только однажды она рисовала портрет, ибо не могла обладать объектом своей исключительной страсти, но желала…

Забыв о часах, он стоял, окружённый полотнами страсти; озарённый рубиновым светом, ворвавшимся в комнату под руку с солнечным бризом сквозь раскрытые окна… сквозь кровавый рисунок портьер… Словно дорогая актриса, репетирующая в зеркале свой кокетливый спектакль утончённого искушения, он неотрывно следил за тем, кто смотрел на него из глубины серебряной рамы, словно верил, что тот, другой – в портрете – он живой. Такой же живой, как и он сам. Такой же… Быть может, это он и есть. И он думал так, когда придавал своему лицу похожее выражение, надевал портретную маску, представлял себя отражением… и сомневался, чувствуя, как тянутся уголки губ, щурится глаз, собираются морщинки на лбу… И тотчас всё вставало на свои места. Портрет становился маской, отражением… одним из отражений… И хоть впервые ему нравилось смотреть на себя, он бы никогда не захотел остаться таким навсегда – прекрасным портретным мгновеньем, образом, каким увидел его художник… каким он сам никогда не являлся …