Вадим Крабов - Рус Четвертый - Этруск

— Ну… я не спешила. Декады полторы. А что?

— А то! Он за тебя переживал и должен был выслать охрану в путь! Понимаешь? Всяко у кого-нибудь из слуг был амулет астральной связи, правильно? Ему доложили сразу, как ты выехала. Тебя бы встретили в пути, поняла? Точно! — Рус от возбуждения вскочил, — слуги увидели — ты приехала с охраной. Доложили отцу, что все в порядке. Только как они сами после выкручивались, чтобы не подходить к амулету — ума не приложу! Ты — понятно. Ты со слугами нос задираешь, не общаешься и с папой, разумеется, не разговаривала. Подожди… а конюх?

— Его бандиты в этот же вечер зарезали. Весь путь проехали. А тут… — рассеяно сказала Гелиния, медленно усваивая неприятные рассуждения Руса, — телохранителям я сама запретила. Сказала или слушайте отца, или меня — выбирайте. Вот дура! — до неё наконец-то дошло и накатило позднее сожаление.

Теперь засмеялся Рус. Смеялся долго, до слез. Девушка, отвернувшись, обижено отстранилась.

Отсмеявшись, Рус констатировал факт:

— Кто-то хорошо знает тебя и твои отношения с отцом. Думай.

Гелиния и вовсе надула губки. Вела себя, как безмозглая курица. Самой обидно, а еще и Рус подтрунивает.

«А Рус — грубиян! И… бастард!», — улыбнулась этим детским дразнилкам, и ей стало легче.

— Не обижайся на меня, Гелиния, — Рус пододвинулся ближе, — я от всего сердца хочу помочь…

— Ты меня любишь? — девушка вдруг обернулась и посмотрела парню в глаза. Во сне легко обсуждать самое сокровенное, это же всего лишь сон.

Рус утонул в голубом омуте её глаз и не знал, что ответить. Точнее, напрашивался только один ответ:

— Люблю, — сказал легко и непринужденно, как и принято во сне.

Все несуразности чувств, мыслей о Гелинии нашли логичное объяснение. Только… это так не похоже на страсть к Грации или любовь к Джульетте. Это чувство… спокойное, что ли. Да любовь ли это? Не понятно. Но сказал и не устыдился обмана.

Девушка засмеялась и, весело крича, закружилась в танце:

— А я вот нет!.. Или не знаю. Сама не поняла. А может да! Не знаю, но как мне хорошо от одного слова! Люблю… Люблю… — еще долго кружилась и повторяла единственное слово. Вдруг остановилась и посмотрела на улыбающегося Руса, — жаль, но это только сон, очень жаль…

— А ты постарайся его не забыть, Гелиния. Мне пора, — с этими словами он вышел из сна девушки и совсем из транса. Не заметил, как улыбаясь, уснул. Ему ничего не снилось.

Гелиния проснулась в прекрасном настроении. «Спасибо, Величайшая, это был самый чудесный сон на свете!», — поблагодарила Богиню и неприятно кольнуло под ложечкой, — «ну почему, почему это лишь сон, Величайшая!», — и устыдилась роптания.

Ну и что, что хочется, чтобы сон оказался явью. Ей, дочери вождя не пристало роптать. И не пара он ей. Какой-то бастард, подумаешь! Но сердце не слушало разума, оно жаждало любви, любви того самого бастарда и жаждало давно, с того самого момента, когда Гелиния собственноручно открыла калитку на заднюю, мусорную улицу. Ни до, ни после она к ней не подходила.

Когда впервые заметила волнение от встреч с Русом и обратила внимание, что ждет этих встреч, то объяснила тот свой поступок простым любопытством:

«Тогда оттуда шли колебания Силы!», — объяснила и успокоилась.

Оказалось, дело не в колебаниях, дело в судьбе, которую плетет Клио. После сна с этим не поспоришь, он пророческий. И как всякий пророческий — многоплановый, неоднозначный, недосказанный. Чтобы развеять одну неоднозначность, дочь направилась к отцу. Теперь не страшно, он не хотел её смерти и по-прежнему любит.

— Отец, надо поговорить с глазу на глаз, — твердо заявила девушка.

Вождь невозмутимо кивнул, и многочисленная свита покинула шатер.

— Меня хотели убить телохранители, — ждала его реакции, но её не последовало, отец угрюмо молчал.

— Папа! Ты меня слышишь!? — горячо воскликнула она, — меня хотели убить охранники!!! Но они не те, папа, — с досадой уточнила Гелиния, догадавшись о причинах хмурости родителя.

— Что значит «не те»? — удивился отец, — объяснись, дочь.

— Ты же высылал мне охрану в путь, когда я ехала из Альдинополя, правда?

— В чем дело, — еще больше заинтересовался Пиренгул, — разумеется, в дорогу, я же переживал за тебя!

— Так вот, папа, я встретила их только в воротах Эолгула! — торжественно объявила Гелиния.

— То есть как! — сказать, что вождь был поражен — ничего не сказать.

— Вот так. Назвались Охтагулом и Охтаханом из рода Халкидов, — отец согласно кивнул, — но это были не они, я уверена! Я, дура, запретила им подходить к амулету связи и они послушались! И конюха Ратгула убили, я уверена, они! Он один сопровождал меня в пути.

— Все, дочь, достаточно, я понял, — остановил её жестом руки и застыл в глубоком трансе. Повеяло мощными колебаниями Силы Пирения и, спустя статер, отец «вернулся».

— Гелингин, я только что остановил истребление рода Халкидов. Их кровь навечно останется на моих руках, а брызги достались и тебе. Помни об этом, — закончил, грустно закрыв глаза, — хвала Пирению, за два дня погибло не так много… честных сарматов.

— Но зачем!?

Вождь подобрался, жестко посмотрел на дочь:

— А затем, что ты не рассказала все сразу и я узнал о нападении на тебя моих телохранителей от своих глаз в Эолгуле. К сожаленью, среди них нет ни одного мага, никто не мог оценить их астральные тела. Если они не побоялись уйти к Тартару, не испугались Забвения Предков, значит, исполняли волю рода.

— Я… я испугалась, папа! Это были твои люди, я только сегодня ночью поняла ошибку! А ты! Как ты меня встретил, вспомни!

— А как я должен был встретить дочь, которая против моей воли собиралась замуж! Почему ты не рассказа об угрозах Асмана, о попытке убийства, почему!? Я все узнаю не от тебя !

— Папа! — Гелиния не выдержала и со слезами бросилась отцу на грудь. Он вздрогнул, растерянно раскинул руки… и обнял любимое чадо.

— Папа, папочка, прости меня! — бормотала сквозь слезы, — я такая дура…

— Ну, что ты дочь, — нежно отвечал отец, — я любил и люблю тебя, не плач. Дура ты, конечно, дурочка… а кто тебе этот Рус, из-за которого ты чуть не вышла замуж за, прости Пирений, ишачьего [8] Ишачий сын — грязное ругательство у кочевников. Дело в том, что после сумерек ишаков за ненадобностью перестали разводить. Их, как и большинство лошадей и коров, заменили борки. Ослы одичали и практически забылись. Осталось ругательство, которое превратилось в крайне грязное, сравни нашей матерщине. сына?

— Как кто? Он спас меня от самого настоящего убийцы из гильдии! Я не могла позволить, чтобы его казнили из-за моего… упрямства, — долго подбирала слово и нашла неудачное, — ну… я буду жить как прежде, а он не будет жить совсем. Лучше замуж за ненавистного, но он останется жить. Это справедливо.