Вера Камша - Синий взгляд Смерти. Рассвет

Руперт слушал — схватившее за горло бешенство лишало возможности возражать, лейтенант мог разве что садануть дверью и выскочить в коридор, где стенала одинокая Гудрун. Он бы так и сделал, если б не родился Фельсенбургом, а Фельсенбурги если и отступают, то под барабанный бой и развернув знамена. Мысль Олафа была понятна и страшна, толковых возражений с ходу не находилось, и при этом с каждым словом Ледяного в лейтенантской душе крепла уверенность: все не так! Не для того истекал кровью Лёффер и плясало солнце, чтобы жители Ротфогеля валились на колени перед лжерегентом. И Бермессер с гаденышем Тротте получили свое. Трусам, клеветникам и подхалимам место в петле, а Создатель — что ж, пусть судит по-своему, по-вечному... Потом.

— Ты не согласен, — резко бросил Кальдмеер, — я вижу. И ты умеешь увлекать за собой и добиваться своего... Страшно подумать, скольких ты отправишь в Закат, защищая то, что считаешь истиной.

— Простите. Я не умею защищать то, что считаю ложью. Разрешите идти?

— Ты любишь решать сам, так решай.

В повисшей тишине можно было утонуть, как в трясине. Кальдмеер, видимо сказав все, замолчал, и теперь говорил накрывший Хексберг еще с ночи дождь. Капли настырно барабанили по подоконнику, напоминая о том, что лету скоро конец. Самое время болтать о безнадежном, болтать — не слушать.

Чтобы успокоиться, Руппи перечислил про себя все кости черепа и принялся подбирать слова, с которыми можно уйти, не оскорбив ни Зеппа, ни себя, ни адмирала цур зее, такого, каким он еще был, когда флот втягивался в хексбергскую бухту. Прежнего Олафа наследник Фельсенбургов любил, нынешнего предпочел бы не знать. Становящееся глупым до безнадежности молчание прервал Вальдес.

— Я не понимаю, — удивился он. — Ваши люди в моем доме поминают вашего же кесаря, а вы что делаете?

— Вы давно узнали? — Олаф отодвинул книгу, обращать Бешеного он не собирался.

— Недавно. Милейшие контрабандисты делятся новостями не только со «своими». Ваш Готфрид решил уподобиться нашему Фердинанду, бывает... Касеру сейчас принесут.

— Это излишне.

— Господин адмирал цур зее, — заверил Бешеный, — я глубоко уважаю вашу контузию, но только не в данном случае. Монархов следует поминать. Тот, кто этого не делает, рискует в один премерзкий день проснуться в республике, и хорошо если не дуксом. Дуксия Дриксен.... Звучит омерзительно, а то, что звучит омерзительно, таковым и является, так что лучше до этого не доводить. Руперт, ты согласен?

— Да. Но регент Дриксен его высочество Фридрих звучит еще хуже.

— Пожалуй... Тогда святая обязанность его высочества догнать Бермессера...

— Мя-а-а-а...

Влетевший впереди ординарца с подносом пушистый шар заметался, как всегда, когда дорывался еще и до Вальдеса. Адрианианская тварь с первого взгляда воспылала к Бешеному греховной страстью, второй по счету, и теперь разрывалась между Дриксен и Талигом. Альмиранте ухватил Гудрун за шкирку и водрузил на здоровенный серый том.

— Покайся, тварь закатная, — велел он на удивление притихшей кошке. — Или поспи. Пепе, ставь сюда и скажи внизу, что мы идем.

— Без меня. — Олаф все-таки взял серебряную стопку. — Не думал, что вы это держите.

— Разве я позволил бы себе поминать вашего кесаря нашими «слезами»? Это гаунасская можжевеловая. Скрипун новостями не торгует, он дает их в придачу. Господин адмирал цур зее, господин лейтенант...

Можжевеловая напомнила о многом, и больше всего — о «Ноордкроне». Кесарь Готфрид, Западный флот, обожаемый адмирал, ясная цель, друг Зепп... Это было, этого больше не будет, но корабли вернутся в Метхенберг, и один из них получит имя «Ноордкроне».

— Господа, — Олаф поставил стакан на поднос, — примите мои извинения. Я хочу остаться один.

— Зря. — Вальдес положил руку на плечо Руппи. — Идемте, лейтенант, нас ждут.

Их в самом деле ждали. Сперва прихваченные Вальдесом на «Утенке» гости и вставший ради такого случая Лёффер, потом... Потом земляки остались у огня, а они с Вальдесом под удаляющуюся «найереллу» полезли на крышу. Назло дождю, ветру и будущей осени.

— Сквозь шторм и снег! — закричал Руппи, и в ответ что-то хрустально зазвенело, метнулись и опали знакомые крылья, а небо расцвело звездочками, как гусиным луком.

— Ты... — выдохнул Руппи, — ты вернулась?

— Это ты вернулся, — поправил Вальдес. — Поступай так и впредь. Возвращайся, чтобы уйти. Уходи, чтобы вернуться...

Утром Фельсенбург мог вспомнить немногое, но в том, что они с Бешеным собрались обогнуть Бирюзовые земли, лейтенант не сомневался.

Карло Капрас глядел на сияющую Гирени и пытался осознать — у него будет ребенок, которого придется куда-то девать. Новость пришлась, мягко говоря, не ко времени, но глупышка кагетка о войнах не думала и была в полном восторге. Это трогало, только лучше бы девчонка пила какую-нибудь траву...

— Он будет старший? — допытывалась Гирени. — Или у него далэко есть браты? Много братов?

Маршал задумчиво почесал укушенную кем-то летучим руку. Того, что где-то у него водятся дети, Карло не исключал, причем старшим могло быть побольше лет, чем Гирени. Другое дело, что дамы и девки, с которыми он спал, ничего такого не говорили.

— Твой — старший, — решительно объявил гайифец. Гирени захлопала в ладоши и тут же свела не знавшие щипцов бровки.

— Почему? — спросила она. — Ты здоровый, ты красивый, ты старый. У тебя должно быть много детков.

— Так получилось, — коротко объяснил Карло и страшно обрадовался заскребшейся в дверь прислужнице. — Меня зовут. Береги себя.

— Зачем «береги»? — Гирени ухватила руку маршала, поцеловала и положила себе на пока что никакой животишко. — Ты должен показывать детку, что я — твоя и ты главнее, тогда детка не заберет мою красоту. Я не хочу ставать страшной и тебя пугать.

— Мне и без тебя есть чего бояться.

— Ты храбрый.

— Я храбрый, старый и здоровый. Береги себя и детку. — Карло чмокнул дурочку в нос и отправился служить империи.

— Мой маршал, — доложил поджидавший на пороге запретных комнат адъютант. — Прибыл гонец из Паоны. Красная печать...

Красное — это срочнее срочного. Вот так, господа... Сперва месяц молчим, потом ляпаем красные печати, загоняем коней и вытаскиваем из постелей.

— Мой маршал, нас отзывают?

— Я не ясновидящий.

Писем из Коллегии Капрас ждал со злостью и нетерпением. Кипарские новости раскрыли глаза на многое, но главным все равно оставались прущие к Паоне мориски. Цену хваленым стратегам теперь знала вся Гайифа, но Карло при всех своих обидах предпочел бы, чтоб Забардзакис выставил обнаглевших язычников хотя бы за пределы Паоники. Пусть давится титулами, орденами, императорскими премионами, только бы из бассейна Восьми Павлинов не поили чужих лошадей. Увы, Коллегия была непобедима лишь в паркетных баталиях, в ней, будто ил в пруду, скапливались умельцы писать циркуляры и наживаться за счет тех, кто в самом деле рисковал головой. Расквась Забардзакис морду о тех же морисков, но за морем или хотя бы в Агарии, Карло был бы даже рад, но пустить шадов за Полтук!.. Слишком дорогая цена за удовлетворенное самолюбие какого-то маршала.