Лада Лузина - Выстрел в Опере

А вот летать не боялась.

Совершенно!

Стоило ей взлететь в воздух, ее окутывала немыслимая естественность — привычность происходящего. В глубине души Маша всегда верила: люди способны летать! Иногда эта вера граничила с уверенностью так близко-близко, что, стоя на балконе, она разводила руки, закрывала глаза, ощущая: еще чуть-чуть, и она поймет, как это сделать.

И теперь, сидя на заднем седле метлы, прижимаясь к уверенной спине Даши Чуб, подумала снова:

«Летать так легко… Так ПРИВЫЧНО! Как во сне». И испытала такое безбрежное, невесомое чувство свободы, что впервые за сегодняшний день испугалась: через два дня у них заберут эту власть — и она, как и все на свете не-ведьмы, опять будет летать лишь во сне.

Днепр, широкий и черный, остался позади.

«Редкая птица долетит до середины Днепра», — утверждал Николай Васильевич Гоголь. Но, будучи не птицей, а Киевицей, блондинка с фамилией Чуб перемахнула древнюю реку за пару секунд и ворвалась в Киев Левобережный.

— Спускаемся, — предупредила Землепотрясная минут семь спустя.

Стать летчицей-космонавткой Даша мечтала не зря — Чуб была прирожденной труболеткой!

Сделав умопомрачительный зигзаг, она нырнула в черную расщелину улицы и вновь взвилась вверх.

— Это не Ахматовой. Это…

— Она параллельная! — откликнулась Маша. — Вправо!..

Дашина подруга-метла лихо перепрыгнула ряды серых крыш и пошла на снижение.

— А люди? — обезумела Маша. — Они ж нас увидят!

— Они увидят зрелище, а мы — «Хлеб»! — съерничала Чуб и, наплевав на все возможные инсульты и инфаркты, которые они могли вызвать оптом и в розницу, пролетев мимо окон мирных граждан, снизилась на высоту второго этажа.

— «Невидимы и свободны», — прошептала Маша слова, сделавшие незримой булгаковскую Маргариту Николаевну.

Но литературное заклинание не помогло.

— Вот он, наш «хлебушек»… — Чуб рулила к «особой примете».

Машины ноги коснулись земли.

Двухместная метла выскочила из-под нее, ударилась об асфальт.

— Да, это тот самый дом! — Даша подобрала свой «фаллический символ» и глубокомысленно оперлась о древко подбородком. — Этаж, по-моему, был третий, — сказала она. — А вот окно… Ты помнишь, какое окно?

— Горящее.

— Классная примета, — хохотнула напарница. — Ни-че, что пока мы летели, оно сто раз погаснуть могло? О’кей. Облетим третий этаж по периметру.

— Даш, нас увидят! Еще не поздно. Ты только представь…

— Представила. Жуть! — кивнула та. — А варианты есть? На метлу!

Ведьмацкий экипаж взмыл в воздух.

К счастью, большая часть окон была зашторенной, черной. Или к несчастью — если одно из них было тем самым, успевшим погаснуть окном, куда им предстояло попасть.

Выровнявшись, Даша «прочертила» третий этаж.

Маша успела разглядеть голого парня-подростка, стоящего у зеркала, к ним спиной. Мужчину за компьютером — дядя даже не поднял головы от монитора. Пожилую семейную пару, взиравшую в голубоватый телевизионный экран. Женщину, стоящую на табуретке, с веревочной петлей на шее…

Больше ничего рассмотреть она не смогла, одурев от грохота.

Оглушенная пролетела сквозь окно, болезненно приземлилась на пол и только там поняла: со свойственной Даше Чуб простотой несостоявшаяся космонавтка протаранила стекло древком метлы, загремев (в прямом смысле этого слова!) прямо в дом потенциальной самоубийцы.

Впрочем, самоубийца больше не была потенциальной — она висела. Ее лицо со страшной гримасой корчилось в бурой петле. Чуб танцевала вокруг, пытаясь обхватить висевшую за ноги. Конечности женщины конвульсивно болтались туда-сюда, не даваясь Даше в руки.

— Маш, помоги!!!

Ковалева с трудом собрала себя с пола.

Рука, повстречавшаяся с осколком стекла, кровоточила, бок обиженно ныл.

Взгляд метнулся к отброшенной табуретке, а ум сообразил: при виде кошмарного зрелища — двух влетающих в дом на метле нежданных гостей — женщина вздрогнула, и постамент вывернулся у нее из-под ног.

Вскочив, подхватив табурет, Маша постаралась вернуть его на место. Чуб таки удалось обхватить ноги повесившейся и вернуть ее ступни на сиденье. Но теперь обмякла верхняя часть — голова дамы безвольно висела в ожерелье веревки. Самоубийца была без сознания.

— Нож! — закричала Чуб, кое-как удерживая горизонтально упрямую дамочку, пытающуюся задохнуться в петле — не так, так эдак!

Ковалева вобрала в себя комнату и обнаружила нужное — ножницы в стакане на письменном столе.

Поддерживаемое четырьмя руками, тело несчастной повалилось на грязный паркет.

— Интересно, чего она вешалась? — подумала вслух Даша Чуб.

Маша осмотрелась.

Комната казалась нежилой. Письменный стол выбежал на середину гостиной, всюду лежали чемоданы, тюки. На полу валялся белый журнал, оказавшийся при близком знакомстве литературным — с гордым именем «Ренессанс». В их небесном видении женщина держала его в руках.

Ковалева подобрала издание. Открыла наугад.

Но журнал распахнулся сам — там, где был научен открываться. На 89-й странице, запечатлевшей то самое высосанное жизнью лицо спасенной…

— Анна Голенко, — прочитала студентка. — Ее зовут Анна Голенко. Тут напечатаны ее стихи. Она — поэтесса.

— А-а-а, — поскучнела Чуб, — тогда понятно, чего она вешалась. Все поэты кончают с собой — это у них такая традиция. Вот только куда нам ее девать? Одну нельзя оставлять. В больницу?

— Ты что! — округлила глаза напарница. — Ведь дело ж не в самоубийце. Вряд ли Киевицы спасают самоубийц. Ее повешенье должно для нас что-то значить.

— Тогда к нам, на Яр Вал? Подождем, пока очухается.

— А если, когда она очухается, наши кошки что-нибудь скажут? Она ж опять в обморок упадет. И вообще…

С появлением Акнир Башня на Яр Валу перестала быть безопасным местом.

— О’кей, — приняла нелегкое для нее решение Даша. — Везем ко мне.

— К тебе? Куда?

До недавнего времени певица и арт-директор проживала в гримерке клуба «О-е-ей!», будучи изгнанной из которой, перебралась в Башню. И еще ни разу не заикалась про наличье иного — постоянного места жительства.

— На Десятинную, — разжевала Чуб. — Живу я там. Правда, я с матерью жутко поцапалась. Но все равно ведь надо у нее про родственников-ведьм выяснять. К тому же она обожает возиться с самоубийцами.

— Обожает возиться?.. — поразилась Маша.

За время их знакомства «обожает возиться с самоубийцами» было первой информацией о Дашиной матери.

— Ага, — подтвердила Чуб. — Мама обожает поэтов, покончивших с собой. Она у меня знаешь кто? Маяковка!

— Кто-кто?

— Ну, знаешь, есть пушкинисты, есть булгаковеды, этих ты точно знаешь. А она — маяковка! Всю жизнь изучает жизнь и творчество Владимира Маяковского, на хрен никому не нужное. Я про то, как Влад Владович покончил с собой, слушала в детстве вместо сказки. Представляешь, в какой ужасной атмосфере я вынуждена была расти?