Лада Лузина - Выстрел в Опере

Следившую за Катей!

— Ты следила за нами. Ты подсунула мне мамины записи с формулами — наше наследство.

— И вы его схавали!

— Чертов корень! — нескромно напомнил о своих скромных заслугах кот Бегемот.

— Ты не могла провернуть Отмену сама, — сказала Маша. — Ты — не Киевица.

— А вот тут ты, прости, слегка промахнулась. Теперь Киевица — я! Я — единственная Наследница. Вас больше нет. Вы не родились. Да не дергайся ты. Я ж вам больше не враг. И ты не дергайся, баб Оля, — метнула Акнир детски-презрительный взгляд на свою моложавую бабушку. — Она меня прекрасно понимает. «Дергаться» — значит «волноваться». Дай я ей все объясню. По-нашему, по-бразильскому… Позже Левый приметил, что Город сам подталкивает вас к Отмене, и понял: вся ваша слепая Троица оптом Киеву на хрен сдалась. Марина чего-то намутила с пророчеством и облажалась. Тогда Левый начал помогать вам, то есть теперь уже мне сбагрить вас сюда. И вот к чему я веду… Все теперь счастливы! Твои подруги счастливы. Город счастлив. Он сам отказался от вас. Выходит, выбрал меня. Я счастлива, что победила без крови. Отменив старую революцию, вы отменили и новую — нашу с вами. Все в шоколаде! Женщины всего мира будут счастливы, когда получат свободу. Слепые будут счастливы, потому что прозреют. Мы перестанем воевать друг с другом и будем жить дружно и счастливо, потому что Фауст не зря ж всю жизнь писал про великих ученых. Он сам станет великим. Он овладеет тайнами мира. Он выведет нового гомункулуса…

— Нового человека?

— А ты — суперкрутая! Ты просто «я крут, и круть моя крута!» — эмоционально финишировала нью-Киевица. — Сбрось все, что наговорила тебе баб Оля. Она воображает о себе, а наш Левый просто крутил ею тогда, как хотел. Сбрось тетрадку, что я вам подкинула. Ты ж не поэтому совершила Отмену! И не потому, что увидела псевдо-«Вертум». Ты выполнила предназначение. То самое, за что Город выбрал тебя!

— П-предназначение? — споткнулась Маша.

— Вспомни, когда ты взяла в руки Лиру!

— Когда уходила из дома. Нет. — Ковалева задумалась. — Мы с Миром пришли в Башню, он достал мои значки. Я взяла Лиру из его рук.

— Ну ему-то от нашей Лиры уже ни холодно ни жарко, — сбросила мертвого со счетов гимназистка. — Но ты? Вспомни, что сделала ты!

— Я взяла Лиру и пошла в Прошлое.

— И разгадала все загадки. И поняла, ты не можешь не сделать это! — Дочь Кылыны вскочила с деревянного трона. Кот соскочил на пол. — Знаешь, почему мама написала «К+2 верт»?!

— Знаю.

— А вот и не знаешь! — радостно опровергла Акнир.

Бегемот подошел к Маше. Понюхал. Пошевелил усами. Снова с интересом понюхал ее башмаки.

— Мама ходила в 1911 год, когда я была совсем маленькой. И ты была маленькой. Но мама встретила тебя там, в Прошлом, и там ты уже была Киевицей! Она вычислила дату — 21 1.9.11.

— Время, когда Ахматова сказала Богрову…

— Нет! — оборвала Акнир. — Год, день и час, когда мама увидела тебя в коляске с Ахматовой. Она видела «Вертум»!

Черный кот потрясенно мяукнул. Ольга торопливо подхватила его, усмиряя кошачье волнение нежным чесанием.

— Мама знала: этого не может не быть! Ты сделаешь Это! И ты это сделала! Ты сделала так, как сказал тебе Город. Ты слушала только Его!

— Да, — мрачно признала Маша. — Это так.

Вечный Киев не хотел умирать.

Великий Город-бог не хотел становиться воспоминанием о Великом Городе.

Ее Отец, ее Киев, направлявший ее стопы, жаждал Отмены, и его Киевица поступила так, как он велел ей.

— Но Город — не Бог, — с мукой сказала она.

«Ты понимаешь, что бросаешь вызов Богу?» — спросила Даша.

— Бог допустил революцию! Он не хотел, чтобы Булгаков стал Фаустом.

— Бог не хотел? Или ты не хочешь? — понимающе улыбнулась Акнир. — Ты ж одна здесь несчастна! Ты ребенка родить не можешь, тут уж ничего не попишешь. И хотела б помочь, да не могу. И писателя твоего не будет. А ты на нем заморочена. Я без наезда. Логично — к тебе перешла его Лира, а вместе с ней перешла часть его. Но ты вот о чем лучше подергайся. Твой Бог грохнул пятьдесят миллионов. Лира, которую ты хочешь отдать Булгакову, убила его, в могилу свела… Ты что, смерти его хочешь?

— Булгаков сам впустил к себе смерть! — задыхаясь, крикнула Маша. — Он написал «Мастера и Маргариту», «чтоб знали, чтоб знали…» Он поставил эпиграфом цитату из «Фауста» Гете: «Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Он описал зло добрым и Дьявола добрым, не потому что был сатанистом, а потому что верил… Он всю жизнь пытался понять зло революции, отобравшей у него все, что он любил. Все самое дорогое ему. Самое-самое! Он ненавидел революцию и большевиков… Но в «Белой гвардии», в романе о революции, о смерти Города, он написал: «все, что ни происходит, всегда так, как нужно, и непременно к лучшему». «Белая гвардия» — это роман о Боге, который допустил революцию!

— Зачем? — просто спросила Акнир. — Прошло сто лет, и до сих пор люди расхлебывают зло, принесенное революцией. В чем же состояло добро?

Дочь Кылыны задала Маше Машин вопрос.

— Не знаю, — опустила голову та. — Но Булгаков умер, чтобы мы знали: зло — лишь часть той силы, что совершает благо.

— И ты в это веришь?

— Не знаю, — сказала Маша.

— Тогда ступай в монастырь и спроси у своего Бога: «Зачем?» И когда он ответит тебе, мы продолжим наш разговор. Если умирать из-за абстрактной херни кажется тебе логичней, чем жить и делать людей счастливыми, последуй примеру Христа. Принеси в жертву себя! Себя, а не других! Лира сделала тебя жертвой, так будь ею… И позволь твоему Михал Афанасьевичу прожить долгую и счастливую жизнь, в Городе, который он так любил. Позволь нам всем быть счастливыми. Признай, что ты одна недовольна!

— Нет, — сказала Маша. — Вы отдадите мне Лиру.

— Потому что Бог не хотел, чтобы слепые прозрели? Потому что Бог против коротких юбок и женских свобод? Потому что Бог не хотел, чтобы пятьдесят миллионов не умирали страшной, мучительной смертью? — вопросила Акнир. — Потому что Бог не хотел, чтобы Булгаков был счастлив?

Маша зажмурилась.

Она пыталась… Пыталась, но не могла измыслить то — большее — зло, способное низвести их добро.

Мысли смешались в месиво, и в эту минуту она была даже не уверена в том, добро ли сам ее Бог.

Но был единственный — тот, кому она верила.

— Потому, — непререкаемо сказала она, — что Булгаков не крал трамвай Куприна. Он читал Куприна. Но не крал. Он увидел! Он был Великим писателем! Неужели вы думаете, что, прочитав в 17-м повесть про ваш анти-трамвай, он не увидел: все это — только ради него… Первый трамвай был его ровесником! А он не был слепым! Он написал Анти-анти-обряд. Я все думала, если булгаковский трамвай — революция, почему Воланд пристраивает под него Берлиоза? Потому что зло должно быть! Я не знаю зачем… Но если, пережив десять переворотов, сотни смертей, видя их не из окна, все потеряв, Город, жизнь, которую он мог прожить «в белом цвете», голодая, оплакивая мать, непризнанный при жизни, несчастный, Булгаков пишет мне «так и должно быть»… Ему я верю!