Лада Лузина - Выстрел в Опере

— Четвертая Лысая Гора — это на Выдубичах? — сказала студентка.

— Да. Там, где казнили убийц.

Маша слегка качнула головой.

Четвертая Лысая значилась и на картах современного Киева, и в романе Михаила Булгакова «Белая гвардия» — там, в романе, взрыв на выдубецкой Лысой Горе тоже был знамением конца старой и начала новой и страшной — революционной власти.

— Значит, у нас революция, — задумчиво вывела Маша.

Но и о «белом» романе Булгакова, и о казненных на Лысой Горе Ковалева знала немного: только то, что убийца Столыпина, киевский юрист Дмитрий Богров был повешен именно там, на Четвертой.

— Все очень плохо! — стрекотала осведомительница. — Их много. Если большинство киевских ведьм придут в полночь на Гору, они проведут обряд против вас. Сложат свою силу и передадут Наследнице.

— Акнир получит силу? — прищурилась Маша. — Спасибо… Как вас зовут?

— Алла.

— Спасибо, Алла, что предупредили меня.

Киевица проводила взглядом полуголую ведьму. Информация была, прямо скажем, безрадостной.

Сила Киевиц (пускай не проросшая, не умелая, не образованная) — единственное, в чем они превозмогали Акнир, — перестанет быть их козырем. А иных козырей у них нет.

Есть полутора суток, — слишком мало, чтоб подготовиться к бою. Но достаточно, чтобы понять: чего ждет от них Киев?

«Я должна спасти Город».

— Хорошо. Я пойду к Анне Ахматовой, — огласила решение Маша и тут же продемонстрировала полную неспособность говорить и нервничать одновременно. — Только, ты, Мир, не ходи со мной… в смысле, к нам в Башню. Может, там уже Даша, а она вряд ли… Подожди во дворе. Я быстро переоденусь для 1906 и найду ключ, если он есть. А если его нет, но есть Даша, выйду к тебе и скажу…

Даша была.

Причем вернувшаяся застигла ее в поразительной позе.

Правой рукой Чуб непрерывно, мелко и фанатично крестилась, левой — перелистывала Книгу, пританцовывая и трогательно причитая:

— Господи, пожалуйста, пожалуйста, господи! О… Маша, — искреннейше возрадовалась явленью она. — Христа ради, умоляю, помоги мне найти колдовство. А ты почему в костюме? …Я умираю! Брысь!

Последнее адресовалось рыжей Изиде, суетившейся вокруг Дашиных ног.

— Что с тобой? — Поставив банку с золотой этикеткой на стол, Ковалева кинулась к «умирающей».

— У меня голос пропал!

— Ты ж разговариваешь.

— Лучше бы я онемела, но пела! Я не пою, Маша! Я больше не пою… Брысь, кому говорю!

— Почему?

— Не знаю! Брысь! — («Брысь» сроду не производило на Изиду ни малейшего впечатления. Не произвело и теперь.) — Я у отца была. Он давай мне упреки кидать: «Кто ты такая, валандаешься без дела…» Я ему: «Я — певица. Я, между прочим, Глиэра закончила! А то, что мне двадцать пять, ничего не значит, Мадонна в двадцать шесть лет прославилась». И хотела спеть ему, чтобы усох. Начинаю… А голоса нет! Его нет! Совсем! — с ужасом объявила Чуб и в подтверждение попробовала пропеть какой-то куплет.

Результат был плачевным: если Чуб не ерничала и не прикалывалась, выходило, что голос ее, сильный и зычный, превратился в нечто непослушно-дрожащее, шипяще-срывающееся, абсолютно беспомощное.

В полное отсутствие всякого присутствия певческих данных!

— Я ж не срывала его, — плачуще заныла Землепотрясная. — Не простужалась. Я даже не курю! Почему вдруг?!

Не придумав, что сказать в утешение, Маша приняла решение помочь делом и отобрала у подруги Книгу.

— Если он не вернется, — забегала Даша по Башне (то и дело спотыкаясь о Пуфик, приклеенную к любимым ногам), — я не буду жить. В моей жизни нет смысла!

— Нельзя так… — Маша спешно осуществляла поиски средства от голосового бессилия.

— А без голоса можно? Брысь, малая, кому говорят. Не до тебя! Видишь, маме хреново…

— May!

— Брысь! Не мешай маме умирать.

— А что твой папа про ведьм сказал? Есть они у вас в роду? — Маша, ищущая, безуспешно постаралась отвлечь Дашу, несчастную.

— Нет ни одной! — гаркнула Чуб. — При чем здесь ведьмы во-още? Ты не въехала?! У меня голоса нету. Я — певица! Певица, а не Киевица! В гробу я видела всех киевских ведьм и их дурноватый Суд. Думаешь, я так мечтаю по ночам на звезды таращиться? Я могу сама стать «звездой»! Могла… Ну! Нашла?

«Нашла».

На странице лежало заклятие «Рать». Ковалева заскользила глазами по строчкам, проверяя память.

Вот оно! Идеальное противоядие против боязни чего бы то ни было. Судя по описанию, прочитав его, Маша могла бы не то что войти — заскакать в ателье Швейцера нагишом, на белом коне.

«У Даши пропал голос…»

— Я помню, — перемахнула студентка через неуместного нынче «коня», — здесь целый раздел, как приманить потерю обратно.

— Ну так давай! Мани ее скорей ко мне в горло… Я повешусь!

— Не надо…

— Брошусь с балкона!

— Подожди минуточку…

— Или под трамвай! Поднимусь на метле в небо и кинусь на землю. Или таблеток наглотаюсь.

— Дашенька, я уже нашла!

Маша развернулась к издающей скулящие ноты подруге, закрыла глаза, желая отстраниться от нетерпеливости звуков, и зачитала вслух:

— Именем Отца моего велю…

— Все? — недоверчиво уточнила певица, дослушав Машино волеизъявленье.

— Все.

Чуб открыла рот и с надеждой зафальшивила:

— «Ой на полi жито, сидить зайчик, вiн нiжками чобиряе…» Не помогло! — истерично «зачобиряла» она «нiжками» об пол. — Ищи что-то другое!

Ее кругло-кукольные глаза орали отчаянием.

— Прости, — извинилась Ковалева. — «Именем Отца моего» — самое сильное ведовство, оно всегда помогает. Я его именем воскресила Катю из мертвых.

— Так воскреси мой голос!

Маша зажмурилась и повторила заклятье второй раз.

Результат был тот же.

Пять заклятий — послабее — тоже ничем не помогли.

Пять последующих — и подавно.

— Может, попробовать зелье? — расстроенно предложила Маша минут двадцать спустя. — Дождевик и плакун-трава у нас есть. Нужно варить три часа.

— Я не могу так долго ждать. Я умру! Ищи что-то быстрое! — Чуб была уже на грани инфаркта.

— Я не могу так, на ходу…

— Тогда сядь, — приказала Землепотрясная. — Сядь и ищи! Или у тебя есть другие дела, когда я умираю?

— Даш, у нас Весы…

— Не до Весов. Я умираю. У-ми-ра-ю! — громко отрезала Чуб по слогам.

Маша же рефлекторно перевела взгляд на упомянутый ею предмет и обмерла.

— Ну, чего ты застыла?!

— Даша, Весы стали ровней! — благоговейно прошептала студентка, поднимая счастливый указательный палец. — Какое счастье! Ты видишь, левая чаша чуть-чуть поднялась. Мы спасены!

— В каком месте мы спасены? — Землепотрясная оттолкнула взглядом отвлекшие Машу Весы. — И ни фига она не поднялась! Она такая и была. Ты видишь, видишь, Пуфик? — Подхватив свою кошку, Чуб прижала громогласно замурчавшую «доцю» к груди. — Одна ты меня любишь! Мой пуфичек, мой диванчик, канапе мое ненаглядное. Одной тебе не пофиг, что мама умрет!