Лада Лузина - Выстрел в Опере

Свой Город.

Еще один Киев…

Напротив них, на месте старого особняка профессора Меринга, уже зияла «дыра» Николаевской улицы и возвышался блистательный «Киевский Париж». Фешенебельный отель «Континенталь». Отделанный в изящном новом стиле moderne единственный в Европе двухэтажный цирк «Hippo Palace» — «Конный дворец» спортсмена-аристократа Петра Крутикова.

По Крещатику бежал трамвай нового образца. Пять кинотеатров зазывали народ поглазеть на бегущие «живые картинки». Здание Думы перестало быть двухэтажным, по периметру его подковообразных боков был достроен новый этаж. И как раз в 1906 у думского здания появилась первая — единственная на весь Киев! — урна для мусора с надписью «охрана чистоты и порядка на тротуарах поручается публике».

Но за Машиной спиной все еще пряталось то самое «ветхозаветное пятно» главной улицы — старая почта, которую она показывала Миру.

«Я не хочу умирать…»

— Не знаю. Я не уверена в этом. Я пишу с одиннадцати лет. Но я не уверена, что мои стихи так уж хороши, — донесся до Марии Владимировны голос Анны.

— Прочтите мне последнее, — торопливо попросила ее Киевица.

Анна нахмурилась.

Маша хмурилась на двухэтажный дворец с колоннами в классическом стиле, и двумя боковыми флигелями.

«Я не хочу умирать…»

Она отчетливо слышала голос — стариковский, натужный.

Дом говорил с ней!

Первый дом Крещатика, построенный в далеком 1794 году, когда самого-то Крещатика не было и в помине. Бывший дом шляхтича Головинского, стоявший некогда в центре обширного поместья. И оказавшийся 112 лет спустя старокиевской почтой, в центре главной, плотно застроенной домами улицы «тысячи магазинов».

«Я не хочу умирать!»

«Его снесут в 1914, — взвинченно подумала Маша. — Рядом будут строить новый большой дом для почты и телефонной станции. Снесут и, что самое обидное, на его месте ничего не построят. Не успеют. В 1914 начнется первая мировая война, за ней революция… А революционеры не умели строить, они умели лишь разрушать».

— Нет, — отказалась Анна после долгих раздумий. — Не могу. Оно очень посредственное.

«О чем она?

Да, о своем последнем стихотворении».

— Не думаю, что у меня достаточно способностей, чтобы стать настоящим поэтом, — сурово сказала она. — Хотя когда я была совсем маленькой, в Киеве со мной произошла дивная вещь. Мы с моею сестрою Ириной… она давно умерла…

Анна побледнела.

Маша не видела этого.

Она смотрела на дом — первый крещатицкий дом! — который, будь Маша мэром или генерал-губернатором Города, она б ни за что не снесла.

Этот дом не хотел умирать!

Он просил ее о помощи…

«А почему я не могу? — мелькнула в голове шальная и свободная мысль. — Киевицам позволено менять Прошлое! Я не хочу, чтобы его сносили! Я хочу, чтобы первый дом остался… Как память. И все будет так, как я хочу!»

— Мария Владимировна! — в волнении Анна схватила ее за рукав. — Умоляю вас… Не могли бы вы прогуляться со мной на Владимирскую горку? Я вспомнила. Я оставила там одну важную вещь!

— Что вы сказали? Да, конечно, могу. Я все могу, — уверила ее Мария Владимировна.

Свобода заполнила ее.

Привычная осторожная и пугливая Маша погибла в ней, подобно многим утопленникам, затянутым водоворотом в трубу под час крещатицких наводнений.

В голове закопошилась одна из тысячи строк, прочитанных в Книге:

«Властью моей руки, именем Отца моего, пусть свершится то, что мне нужно…»

Маша подняла всевластную руку:

«…именем Ясным моим и именем Отца моего, будет этот дом защищен от слепой воли людей!»

«Потому что я так хочу», — добавила Мария Владимировна.

И впервые почувствовала себя Киевицей.

«Быть Киевицей… Вот оно как!»

Анна молчала. Ее кулачки были сжаты. Вся она точно превратилась в одно напряженное ожидание, и, желая его сократить, Мария Владимировна наняла экипаж. Она не тормошила бледнолицую спутницу. Не спрашивала ее ни о чем.

На миг маленькая, вечно сомневающаяся Маша воскресла, всплыла и успела задать вопрос:

«Почему эта девушка пошла за мной так покорно?»

«Свобода!» — улыбнулась Мария Владимировна.

Свобода, наполнявшая ее, словно излучала серебряный пар дурмана.

Его чуяли все в радиусе тысячи миль.

«Рать», освободившая силу Киевиц, сотворила дивную штуку — Маша вдруг стала большой, всеобъемлющей, проникающей всюду, как воздух. Ей казалось, она держит Город на блюде. Она царила Над ним — в прямом смысле слова. Она могла все!

Пегая лошадка, запряженная в коляску, затормозила посреди крутого подъема, отделявшего долину Крещатика от вершины Михайловской горы.

Синий Петух больно хлестнул лошадь по крупу… Машу — по сердцу.

Легендарный киевский ландшафт, состоявший из сплошных перепадов высот, ежегодно губил жизни тысячи тысяч невинных лошадей.

Киевица слегка шевельнула пальцами, — «властью своей руки» даруя пегой лошадке жизнь и шестнадцать лошадиных сил.

Кобылка бодро тряхнула головкой и припустила вверх.

«Я — Киевица!

Вот оно как…»

Она могла все!

«Приветствую вас», «Наше почтение», «Низкий поклон вам, Ясная Пани», — шептали Марии Владимировне скользящие мимо дома.

Раньше она не слышала их!

Но теперь могла бы сойти с коляски и побеседовать с ними, и они б поведали ей все свои тайны и пожаловались бы на глупых людей.

«Ведь я Киевица!»

«Значит, я остаюсь Киевицей и в Прошлом? — пикнула непотопляемая, беспокойная Маша. — Но в 1906 году у Города должна была быть другая хозяйка… Тут что-то не так».

Она могла все, — она чувствовала это.

Она могла снести памятник Богдану Хмельницкому, снять с поста генерал-губернатора.

«По описанию, — булькнула Маша, — очень похоже на какой-то наркотик. Нельзя читать „Рать“».

«Позвольте сообщить, моя Ясная Пани, — взволнованно залопотал присутственный дом на Михайловской площади, — что чиновник по особым поручениям Аникий Приблудько намеревается совершить преступление по отношению к…»

Но тут чья-то иная всевластная рука перерезала Маше свободу невидимыми золочеными ножницами.

Стоявший на площади древний Михайловский монастырь не счел нужным поприветствовать Ясную Пани.

И Маша маленькая вдруг обрела огромную силу, заголосив:

«Значит, и здесь?.. Я и здесь не могу!.. Не смогу никогда и нигде. Я и здесь — Киевица, а значит, не могу войти в церковь. Я — плохая.

…ну за что же? За что?!»

Необычен был Михайловский монастырь XI века — одно из древнейших зданий в России, — поставленный над обрывом, потому что каждый обрыв — бездна и, следовательно, обиталище дьявола, а храм св. Михаила Архангела — предводителя небесной рати — должен бороться с сатаной.