Лада Лузина - Рецепт Мастера. Революция амазонок. Книга 1

— Мороз, Мороз, ходи в хату кутью есть. Зимой ходи, а на Петровку не ходи, дай нам, ведьмам, погулять, поплясать…

— Мороз, Мороз Васильевич, — подхватила Кылына, забыв про Дашу, — ходи кутью есть. Зимой ходи, а летом не бывай: цепом голову переломлю, метлой очи высеку! Девочки, — заверещала она, — Дед Мороз пришел!!!

Забавлявшиеся во дворе девки гурьбой бросились в горницу — хата немедленно наполнилась людьми. Акнир дернула Дашу, потащила ее за порог, хотя больше всего на свете нареченная ведьма желала остаться здесь, расспросить Кылыну обо всем на свете, веселиться и гадать до утра.

— Слушай, только не говори мне, что наш Дед Мороз — тоже Великая Мать, — выпалила Даша, выбегая во двор.

— Как Мороза кутьей умилостивишь, такая погода будет на Петровку, на шабаш, — морозно отчеканила юная ведьма.

И Чуб вспомнила, что аккурат на Петровский шабаш ведьм и был назначен их Суд меж Землей и Небом, на который подбивала вернуться их Маша.

— Я понимаю теперь, почему ты Машку так ненавидишь. У вас про нее такие сказки рассказывают!..

Акнир длинно посмотрела на Чуб, развернулась на каблуках и молча пошла на улицу. Даша последовала за ней.

— Что ты будешь делать с этой распиской? — спросила ведьма, и по тому, как заледенело ее лицо, Даша наконец поняла, что именно она держит в руках.

Удивительным чудом Чуб получила документ, позволяющий им выиграть Суд без всякого боя!

— Я так понимаю, на Суде эта карта произвела б впечатление? — осторожно спросила Даша.

— Какой еще Суд, — с вызовом переспросила Акнир, — если моя мать, Киевица, отдавшая тебе свою власть, сама признала тебя чистокровною ведьмой… Ты получишь Киев — не Катя, не Маша. Трех не будет. А ты вернешься назад в ХХI век и будешь там править.

— Я могу это сделать?

— Хоть сейчас. — Акнир не лгала. И Даша Чуб оценила это.

— А как же слово, что я дала тебе?

— Став Киевицей, ты можешь оспорить его. Сказать, что, дав его мне, еще не была признанной…

Даша поднесла к глазам бубновую даму. Дама меланхолично нюхала красную розу. Чуб попыталась осознать, что держит в руках выигрышный лотерейный билет — беспроигрышный пропуск в иную жизнь! Она вернется назад в свой родной ХХI век. Будет жить в Башне и править Городом. Увидит маму… а Игорь уедет в Америку и изобретет там вертолет, он больше никогда не увидит Дашу. Акнир никогда не увидит маму.

— А слово, которое ты дала мне? — спросила Чуб бубновую даму.

— Разве я лгу тебе? — пробубнила бубновая голосом семнадцатилетней ведьмы.

Акнир не угрожала, не умоляла, не клянчила — она напряженно ждала ее решения. И Чуб демонстративно сморщила нос и разорвала карту надвое, начетверо, швырнула обрывки в воздух.

— Трудно было отказаться так сразу, — вздохнула она. — Ты обязательно увидишь маму. У нас все получится. Только Маше и Кате не говори…

Девчонка бросилась Землепотрясной на шею:

— Клянусь, после этого ты мне как сестра! Я, кстати, всегда мечтала сестру иметь. Но мама боялась, что будет как с Персефоной и Ольгой — одна Наследница убьет другую… Вот если б у меня была такая сестра, как ты!..

Чуб ощутила, как в районе груди ее ряса стала мокрой от слез. Акнир прижималась к ней лицом, ерзала носом. Даша обняла ее.

— Да не плачь ты… ведь твоя мама сказала, все будет по-твоему. И вообще она мне понравилась. Она классной была… Нет, не была. Будет! Ведь смерти нет. Правильно? Мы не зря пришли сюда в дни бессмертия…

Вдалеке зазвучала песня. Вниз по узкой улочке шла процессия — черт в мохнатой шкуре, кот, дед, баба, медведь, чабан, казак и коза. Над ними плыла звезда на шесте.

Когда-то давным-давно, в будущем ХХI веке, еще не родившаяся сейчас Даша Чуб, возвращаясь ночью домой, приблудилась к почти таким же колядникам — черту, казаку, представившемуся ей не Василием, а Вакулой, и бродила с ними всю ночь, распевая песни, смеясь, стучась в незнакомые квартиры, где им подносили шоколадки и чарки. И напилась страшно, и совершенно не помнила, как вернулась домой.

завел мужской голос.

Чуб засмеялась от необъяснимого счастья. Эту щедровку они с Вакулой и горланили тогда ночь напролет.

И Даша вдруг окончательно ощутила себя заблудившейся во времени — нет, находящейся вне какого-либо времени! Она не знала, щелкнула ли Акнир снова пальцами — но это не имело значения. Ибо улица, на которой они стояли, могла быть в любом году. И в любом году могла плыть звезда на шесте. И в любом году узкую улицу мог залить девичий смех. И щедровка звучала….

Чуб открыла рот и подхватила:

ответили ей.

И ей показалось, что эта песня звучит сразу во всех годах. И в 1917, и в 1972, и в их ХХI веке. И снег скрипит под их ногами. И девки смеются. И они стоят тут столетья, сразу во всех столетьях. И Акнир плачет у нее на груди, то ли от радости, то ли от горя, оплакивая свою мать и радуясь, что она будет жить.

Время не имеет значенья. Все самое главное, важное — существует всегда!

Даша не думала об этом, не формулировала. Легко отказавшись от огромности власти, она не знала, что в минуту ей довелось познать то, что способна вместить в себя одна владычица Вечного Города — время, не имеющее конца и начала.

Она просто смотрела сквозь время, видя, как под одним его слоем просвечивает другой, под одним годом — иной, и так без конца. И улыбнувшись подарку, о котором не знала, засмеялась и тряхнула Акнир.

— Хватит рыдать! Домой страшно не хочется… Пошли еще куда-нибудь развлечемся. Айда с ними! Давай подпевай мне:

Новый год, 1916 год.

пели за окном.

— Теперь заходи, — крикнула Катя.

Маша шагнула в комнату. Постояла на пороге. Медленно пошла к огромной наряженной елке.

На ее ветках горели тонкие восковые свечи на золотистых прищепках, на красных гарусных нитках висели краснобокие яблоки, пряники, разноцветные хлопушки, стеклянные шары.

В Машину старую квартиру на Фундуклеевской нельзя было пускать посторонних, потому все праздничное убранство — от пола, натертого мастикой, до традиционного оливье на столе — было делом Катиных рук.

— Ну как? Хорошо я придумала — Новый год вместе отметить? — спросила Катерина.

Маша не ответила, стояла у ели, слегка наклонив голову влево, со свойственным ей отрешенно-пустым взглядом.

Дображанская взглянула в окно — погода вышла под стать празднику, с улицы стекло перекрыла струящаяся белая штора пушистого снега, стекла прорисовал дивными цветами старатель-мороз. И на душе Катерины стало радостно-празднично: