Робин Хобб - Драконья гавань

Седрик чая не получит.

Это была случайная, довольно глупая мысль, но на глаза Элис навернулись слезы. Ее пробрала дрожь, а затем она застыла.

— Не хочу об этом думать, — призналась она себе вслух.

Еще на плоту Элис убедила себя, что Седрик в безопасности на баркасе, вместе с Лефтрином, хотя у нее не было оснований считать, что «Смоляной» остался невредимым. Она скрывала от себя свои опасения. И вот теперь, когда ей пришлось встретиться с ними лицом к лицу, она все равно отворачивается, прячется, отгораживаясь обветренными руками, нечесаными волосами и горячим чаем. Пора бы уже набраться смелости.

Элис направилась в каюту Седрика. Почти все хранители уже были на борту — с камбуза доносился гул голосов. Она прошла мимо Дэвви — мальчик с безутешным видом смотрел на воду. Она обогнула паренька и пошла дальше, оставив его наедине со своими мыслями. Скелли разговаривала с Лектером, на лицах обоих читалась печаль. Драконий хранитель не сводил глаз с лица девушки. Она спросила что-то об Алуме. Лектер покачал головой, и шипы на его подбородке задрожали. Элис тихонько проскользнула мимо них.

Она постучалась в каюту и мгновением позже обругала себя за глупость. Открыла дверь и вошла, затворив ее за собой.

Может, время, проведенное вдали, обострило ее восприятие? Все в каюте казалось Элис каким-то неправильным. Здесь пахло потом и нестираным бельем. Одеяла сбились в кучу, напоминающую звериное логово, на полу валялась сброшенная одежда. Такая неопрятность была совершенно не в духе Седрика. Элис еще острее ощутила свою вину. Ее друг давно уже мучился дурным настроением, с тех пор, как чем-то отравился. Как же она могла так часто оставлять его здесь одного, пусть даже он держался с ней холодно и отчужденно? Как она могла заходить к нему, даже на минутку, и не замечать, насколько он опустился? Ей следовало бы прибираться здесь, наводить по возможности чистоту и порядок. Признаки его уныния угадывались во всем. На какой-то ошеломляющий миг Элис даже задумалась, не покончил ли Седрик с собой.

Понимая, насколько нелепа эта запоздалая жалость, женщина собрала всю грязную одежду и сложила аккуратной стопкой, отложив кое-что для стирки. Она встряхнула постель и застелила ее заново. Словно, как это ни глупо, обещала себе: вот Седрик вернется и обрадуется тому, что его ждет чистая каюта. Элис подняла сверток, служивший ему подушкой, и встряхнула его, пытаясь взбить.

От этого движения что-то выпало на пол. Элис пошарила вслепую в темноте, и пальцы нащупали тонкую цепочку. Она подняла ее и поднесла к свету. На цепочке висел медальон. Он блестел золотыми боками, посверкивая даже в скудном освещении. Элис никогда не видела, чтобы Седрик носил его, и в тот миг, когда медальон выпал из-под подушки, сразу поняла, что это нечто личное. Она улыбнулась, хотя сердце ее заходилось от боли. Она и не подозревала, что у Седрика есть возлюбленная, да еще и подарившая ему медальон. И внезапно Элис поняла, почему ее друг с такой неохотой уезжал из Удачного и так страдал в затянувшемся путешествии. Но почему же он ничего не сказал? Он мог бы ей довериться, и она поняла бы его отчаянное желание вернуться домой. Его уныние последних недель предстало теперь в новом свете. Седрик тосковал. Свободной рукой Элис перехватила покачнувшийся на цепочке медальон.

Она не собиралась его открывать. Она была не из тех женщин, что подсматривают и вынюхивают. Но когда медальон лег в руку, замочек щелкнул, и он открылся. Из золотой темницы на волю выпала прядка блестящих черных волос, и Элис вскрикнула от неожиданности. Она раскрыла медальон пошире, чтобы вернуть локон на место, и замерла. Изнутри на нее смотрело знакомое лицо. Кто бы ни нарисовал портрет, он хорошо знал этого человека, поскольку запечатлел его за миг до того, как он рассмеется. Зеленые глаза слегка прищурены, изящно очерченные губы чуть приоткрыты, так что поблескивают белые зубы. Работа принадлежала кисти искусного мастера. Элис с портрета улыбался Гест. Что бы это значило? Что это вообще может значить?

Она медленно опустилась на постель Седрика. Дрожащими пальцами спрятала обратно в медальон черную прядку, перевязанную золотистой ниткой. Лишь с третьей попытки захлопнула крышку. Но когда медальон закрылся, загадка лишь разрослась. Потому что снаружи на нем было выгравировано одно-единственное слово.

— «Навсегда», — прошептала Элис вслух.

Она долго сидела на постели, пока за окошком медленно угасал вечерний свет. Этому могло быть лишь одно объяснение. Гест заказал этот медальон и поручил Седрику отдать вещицу ей. Но зачем он это сделал?

«Навсегда». Что означает для нее это слово, исходящее из уст Геста? Он боится ее потерять? Она ему все же небезразлична, в каком-то причудливо искаженном смысле, так что он не может признаться в этом ей в лицо? Это ли должен был сообщить ей медальон? Или же это угроза, и пресловутое «Навсегда» подразумевает, что Гест никогда ее не отпустит? Куда бы она ни направилась, как далеко бы ни забрела, как долго бы ни отсутствовала, Гест будет держать ее на привязи. Навсегда. Элис взглянула на лежащую в ладони вещицу. Осторожно подняла цепочку и обвила ею закрытый медальон. Сжала в кулаке, сунула руку в подушку Седрика и оставила его там. Аккуратно уложила сверток обратно на постель.

Ее взгляд блуждал по каюте, в которую она загнала Седрика. Полутемная, душная, тесная. Неопрятная. Ничуть не похожая на его комнаты в их доме в Удачном. Седрик любил высокие потолки и окна, в которые врывался ветер. Его письменный стол и книжные полки всегда были образцом упорядоченности. Слуги Геста помнили, что в комнаты Седрика следует каждый день приносить свежие цветы, что он любит, чтобы в камине горели душистые яблоневые поленья, а горячий чай подавался на украшенном эмалью подносе. По вечерам ароматические свечи и подогретое с пряностями вино. И Элис лишила его всего этого и обрекла на такое убожество.

— Седрик, я все исправлю. Обещаю. Только живи. Только окажись там, где мы сможем тебя найти. Друг мой, я дурно с тобой обращалась, но клянусь, ненамеренно. Клянусь.

Она привстала на цыпочки, чтобы открыть маленькие окошки и впустить свежий вечерний ветер. Как только у них появится вода для мытья, она выстирает одежду Седрика и повесит в шкаф. Большего она для него сделать не может. Элис отказывалась думать о том, насколько бессмысленны обещания, данные покойнику. Он должен оказаться жив и должен найтись. И больше тут говорить не о чем.

— Это попросту невозможно, — твердо заявила Тимара.

— Мы вас не просим, — ответила Синтара. — Это его право.

— Мы не едим наших мертвецов, — сухо проговорил Татс.

Наступил вечер, и, к всеобщему облегчению, река опустилась почти до прежнего уровня. Драконы по-прежнему оставались по брюхо в воде, но теперь хотя бы стояли на дне, пусть и покрытом свежим слоем ила и грязи. Команда поставила баркас на якорь поближе к драконам, но без риска сесть на мель. Все хранители поели горячего, хоть каждому и досталось совсем понемногу.