Шарлотта Бронте - Повести Ангрии

«Кажется, придется заночевать в Заморне. Вот так погодка для июня!» — так рассуждал я, глядя из гостиничного окна на зонты, плащи и макинтоши, запрудившие Торнтон-стрит. День был рыночный, и двуколки торговцев неслись вдоль тротуаров, подгоняемые ливнем и громовыми раскатами, коими вышеупомянутый июньский вечер задумал обставить свой уход. Мимо окна пролетали конные кавалькады подвыпивших коммерсантов. Сии достойные джентльмены наверняка отобедали en comié [18] В своем кругу (фр.). в «Шерстяном тюке» или «Гербе Стюартов». Бесшабашность их езды, а равно и довольство, написанное на физиономиях, беспорядок в одежде и развязность манер свидетельствовали об их, говоря технически, ярмарочной кондиции. Владельцы двуколок от всадников не отставали — бешеная скорость их передвижения объяснялась изрядным количеством разбавленного бренди. Неудержимые и яростные, как пыльный вихрь, что пронесся по городским улицам, перед тем как на землю упали первые тяжелые капли, эти герои, снаружи надежно защищенные водонепроницаемыми капюшонами, а изнутри — верным бренди, устремлялись в сторону Эдвардстона и Адрианополя, бросая вызов ливню, свирепствовавшему на открытой местности вне хрупкой зашиты городских стен.

Общий зал гостиницы «Стэнклиф» отнюдь не напоминал уединенную келью отшельника. Джентльмены вбегали и выбегали, оставляя на грязном полу мокрые следы, неопровержимо свидетельствующие о ярости бушевавшей снаружи стихии. Неумолчный трезвон, громогласные требования внести саквояжи и портпледы и немедленно высушить промокшие плащи и набухшие водой сюртуки, обрывки яростных споров, в которые были посвящены лишь перепуганные слуги и разгневанные постояльцы. Некий господин, чья двуколка подлетела к гостинице в самый разгар ливня, ворвался в гостиную мрачней тучи, скинул крылатку, с которой ручьем лилась вода, и с нескрываемым отвращением воззрился на камин.

— Слуга! — взревел он аки лев.

Вошел слуга. Постояльца — дородного господина апоплексического вида — душила ярость, но он справился с собой и выпалил:

— И это вы называете пламенем? Неужто вы думаете, сэр, что эти жалкие клочки голубой и желтой бумаги заменят добрый огонь?

— На дворе восемнадцатое июня, сэр, — отвечал слуга. — Летом мы не разжигаем камин на первом этаже.

— Черт подери! — вскричал постоялец. — Сейчас же разожгите, иначе вашему хозяину не поздоровится! Должен заметить, милостивый государь, вы совсем разболтались. С прошлого раза не могу забыть вашу отвратительную стряпню. Если подобное повторится, перееду в «Герб Стюартов», так и знайте! А теперь разожгите камин и примите плащ. Вычту из счета за каждую мокрую нитку! И подать сюда горячего пунша и устриц. И пусть горничная хорошенько проветрит спальню. Будь я проклят, если соглашусь спать на влажных простынях!

Таких сквалыг, как ангрийские торговцы, днем с огнем не сыщешь. Пожалуй, в жадности с ними могут соперничать лишь ангрийские издатели — подобных беспринципных негодяев и распутников свет не видывал. На лицах полудюжины господ, собравшихся в этот ненастный вечер в общем зале гостиницы «Стэнклиф», куда я привел тебя, читатель, явственно проступали вышеописанные пороки. Под звон бокалов тут слышались следующие фразы:

— Повезло тебе, Браун. Ночуешь в гостинице.

— А ты как же?

— Мне придется проехать еще десять миль, хоть бы и лило как из ведра. В девять встречаюсь в Эдвардстоне с одним из компаньонов.

— С Калпепером или Хоскинсом?

— С Калпепером, черт бы его побрал, строптивого пса!

— Приятная погодка, не находите? — вмешался юный рыжеволосый денди в бархатном жилете.

— Как же, приятная, вроде твоей физиономии, — огрызнулся разгневанный господин, требовавший зажечь камин. Теперь он сидел, уперев ноги в решетку над чадящими углями, которые по его настоянию сгребли в кучу.

— Купюру разменяете? — спросил господин, по уши закутанный в белый платок.

— Ангрийского банка или частного?

— Частного. «Амос Керкуолл и сыновья».

— Могу разменять однофунтовыми билетами банка Эдварда Перси и Ститона.

— Я им доверяю больше, чем соверенам, — меньше вероятность нарваться на фальшивку.

— Что пишут про политику? — затеребил плечо коммерсанта, прилежно изучавшего газетную передовицу, его неугомонный сосед с золотой цепью на груди.

— Да разве их поймешь! — последовал ответ. — Не удивлюсь отставке премьера.

— Давно пора! — присоединился к разговору третий господин. — Вы читали утренний «Военный вестник»? Помяните мое слово, они ни перед чем не остановятся!

— «Военный вестник» славится независимостью мнений, — заметил первый господин. — Смело выражает чаяния нации. И то сказать: кто смеет ущемлять наши права? Разве мы не свободные ангрийцы?

— «Восходящее солнце» клянется, что Перси подал в отставку, но его уговорили остаться. Что вы на это скажете?

— Что Перси представилась отличный случай высказать нашему падишаху обиды, которые он последние три года вынужден был держать при себе.

— И все равно я думаю, никуда он со своего поста не уйдет ни в эту сессию, ни в следующую.

— Верно сказано. A propos [19] Кстати (фр.). толкуют, что «Военный вестник» у него на содержании.

— Не удивлюсь; Перси — известный выжига. Вам приходилось иметь с ним дело?

— Нет, мы ножовщики.

— А нам пришлось. Он оказался редким скупердяем — заломил бешеные деньги и потребовал немедленной оплаты за несколько бочек марены, когда мы были не при наличности. Старший партнер поклялся на Библии, что не станет иметь с ним дел ни за какие коврижки.

Рассерженный посетитель, нахохлившийся у огня, который его усилиями теперь полыхал вовсю, обернулся и сладко проворковал:

— Буду счастлив, мистер Дрейк, снабжать вас мареной, индиго, кампешем и барильей по самым умеренным ценам. Своим заказом вы окажете нам честь. — И он вытащил записную книжку и карандаш.

— Кого вы представляете? — спросил мистер Дрейк.

— «Милнз, Дафф и Стивенсон. Энвейлские красильни», — отвечал огнеглотатель.

— Хм, где-то мне попадалось это название, — усмехнулся Дрейк и изобразил раздумье. — Да вон же оно! — Он прищелкнул пальцами. — «Газетт» пишет: они выплатили второй дивиденд месяц назад — полкроны за фунт.

Рассерженный посетитель не нашелся с ответом. Он еще глубже вжался в кресло и закинул ноги на столбики решетки, словно ища спасения от всяческих contretemps [20] Неприятности (фр.). в любимой стихии — жарко и ровно горевшем пламени.

— Черт, а снаружи-то развиднелось! — воскликнул господин, утверждавший, что его ждут в Эдвардстоне. Он выскочил из комнаты, потребовал двуколку, вернулся, осушил бокал и с помощью Доусона облачился в макинтош. Расправив ворот, он обратил к последнему прочувствованную речь: