Шарлотта Бронте - Повести Ангрии

Другую половину комнаты оккупировали субъекты разного калибра. Трое мальчишек устроили здесь настоящий кавардак. Стулья и табуретки опрокидываются без всякого уважения к приличиям, а гам стоит как в конуре, где возятся щенки пойнтера. Двое мальчиков бледные, худенькие, со светлыми вьющимися волосами. Третий — пухлый румяный зверек с ямочками на щеках; волосы у него темнее и курчавее. Большие карие глаза — видимо, фамильная черта всех троих. Всю эту кутерьму отчасти сдерживает, отчасти возбуждает представительный мужчина, что сидит посреди гостиной на вращающемся табурете. В ту минуту, о которой идет речь, он выстроил их перед собой полукругом и начал задавать вопросы.

— Фредерик, вы с Эдвардом выучили уроки, прежде чем ехать кататься?

— Да, папа.

— Все?

Пауза.

— Я выучил, а он нет! — объявил Эдвард.

— И почему же он не выучил, сэр?

— Не захотел.

— Не захотел? Как это понимать, Фредерик? Я велел тебе не спускаться вечером в гостиную, пока не сделаешь все уроки.

— Я все сделал, кроме правописания, — произнес ослушник.

— А его почему нет?

— Потому что доктор Кук заставлял меня писать «о», где я хотел «а».

— Замечательная причина, сэр. Надеюсь, следующий раз, как ты заупрямишься, доктор Кук хорошенько тебя выпорет. Знаешь ли ты, сэр, что Соломон говорит о порке?

Ответом на вопрос стало выразительное молчание.

— Жалеешь розгу — портишь дитя, — продолжал заботливый родитель. — И еще позволь тебе сказать, Фредерик: если я еще раз увижу, что ты бьешь пони, как нынче утром, я его отберу, и ты не будешь кататься весь следующий месяц.

— Это нечестно, — заявил Фредерик. — Эдвард в парке своего тоже хлестнул, только сильнее.

— Отлично, джентльмены. Я скажу вашему груму, и завтра вы будете гулять с мисс Клифтон, как маленькие девочки. Ну, Артур, а ты что так на меня смотришь?

— Папа, я хотел тебя попросить. — Розовощекий малыш придвинул скамеечку для ног и с усилием взобрался отцу на колено. Усевшись верхом, он начал: — Я сегодня выучил все уроки.

— Отлично, молодец. И что?

— Можно мне тоже пони?

— Он вчера не читал, и позавчера тоже, — вмешался Эдвард, который, как и брат, был совершенно убит суровым приговором к прогулке с мисс Клифтон.

— А еще он все утро плакал и кричал, что его не взяли кататься, — добавил Фредерик.

Герцог строго покачал головой.

— Нехорошо, Артур.

Малыш знал, как выкрутиться. Он не заплакал, только искоса посмотрел на отца хитрым черным глазом и повторил:

— Подари мне пони. Мама сказала, мне уже можно.

— Мама тебя балует, дружок, — ответил Заморна, — потому что у тебя щечки как яблочки, со злодейскими ямочками, а улыбаться и глядеть ты умеешь так, что, судя по моему опыту, едва ли получишь долю в спасительной благодати.

— Пони, пони, — настаивал проситель.

— Ладно, если будешь хорошо себя вести три дня, мы этим займемся.

— Думаю, следующий пони будет для Мэри, — пробормотал Фредерик, с высокомерным презрением глядя сперва на миниатюрное существо на ковре, затем, с недовольством, на Артура. По счастью, отец не слышал этого замечания, не то, возможно, вознаградил бы его приложением руки к сыновним органам слуха. Эдвард, зайдя отцу за спину, выразил свои чувства на более деликатном языке жестов — приставил большой палец к носу и вздохнул, что означало: «Ничего, Фред, пусть Артур получит своего пони. Он все равно в седле не усидит, а уж мы посмеемся, глядя, как он будет падать».

Фредерик, все еще надутый, отошел в безмолвную область у камина и стал смотреть в уголья. Его благородный дед, напротив которого расположился упрямец, ничего не сказал, и лишь в косом взгляде, то и дело устремляемом на будущего наследника ангрийской короны, появился какой-то блеск. Наконец граф нехотя шевельнулся, словно собираясь заговорить.

— Где твоя матушка? — резко осведомился он, на миг вновь скашивая глаза и тут же отводя их обратно. Бледный худой мальчик поднял голову.

— Что вы сказали, сэр? — спросил он быстрой скороговоркой, которая, судя по всему, была его всегдашней манерой речи.

— Я спросил, где твоя матушка, — строго ответил Нортенгерленд.

— Мама у себя в комнате, сэр.

— А почему она не спустилась?

— Не знаю, сэр.

— Так пойди спроси у отца.

— Что спросить, сэр?

— Болван! — воскликнул Нортенгерленд, досадливо кривясь. — Спроси отца, почему твоя матушка не здесь.

— Хорошо, сэр.

Фредерик мигом унесся в другую часть комнаты.

— Папа, дедушка спрашивает, почему мама не пришла.

— Скажи дедушке, — ответил его светлость, — что я задаю себе тот же самый вопрос и как раз собрался с духом, чтобы выяснить причины in propria persona. [43] Лично (лат.).

— Как-как, папа?

— В моем собственном августейшем лице, Фредерик.

Посол вернулся.

— Папа собрался с духом, чтобы пойти и спросить в своем собственном августейшем лице.

Нортенгерленд скривил губы.

— Вы свободны, сэр, — сказал он, кивая Фредерику.

Однако чертенок, как подлинный ангриец, не понял намека. Он остался стоять у камина, демонстрируя раздраженному пращуру правильные черты рода Перси и светло-каштановые кудри, поблескивающие в свете огня. Заморна подошел ближе, твердыня крепости.

— Фредерик, — сказал он, — отойди в другую часть комнаты.

— А почему, папа? Мэри всегда на ковре у камина, а мы — никогда.

— Кругом марш, — скомандовал герцог. — Делай, что сказали, и не препирайся.

И, взяв субтильного бунтовщика за плечо, он подтолкнул того на насколько ярдов вперед.

— Если вернешься сюда, пока меня нет в комнате, отправишься спать немедленно, — сказал его светлость и, открыв боковую дверь, удалился.

Герцогиня Заморна была в своих покоях, прекрасных, как творение ювелира, но без огня, и потому при всем своем великолепии холодных и неприветливых. На туалетном столе горела единственная свеча; бледное пламя озаряло герцогиню, сидящую в кресле якобы за чтением. По крайней мере она держала в руках открытую книгу и смотрела на страницы, однако тонкий пальчик не часто их переворачивал. Платье на ней было изящное и царственное; волосы, разделенные на лбу и волнистыми кудрями ниспадающие от висков, мягко оттеняли гладкие скулы и тонкие правильные черты. В ее лице соединились надменность и печаль, однако прежде всего в глаза бросалось его безупречное совершенство. Кто сумел бы вообразить что-нибудь прекраснее? Кисть Делайла не смогла бы прибавить ей очарования, резец Шантри не нашел бы изъяна, который надо устранить.

Довольно громкий стук в дверь заставил ее светлость встрепенуться. Она отняла голову от точеной руки, на которую опиралась щекой, и словно задумалась на мгновение, прежде чем ответить. За дверью был явно не слуга: те стучат тише и деликатнее. А единственный человек помимо слуг, который имел право сюда войти, всегда пользовался своей привилегией сполна, заявляясь без стука. Покуда она колебалась, звук повторился, на сей раз еще громче и настойчивее.