Шарлотта Бронте - Повести Ангрии

— Когда прибыл граф?

— Я не посмотрела на часы, — последовал ответ. — Ах да, вспомнила, все-таки посмотрела. Было шесть.

— Хм. Вы ели? Мы здесь обедаем рано: редко позже трех.

— Джеймс дал мне в карете сухарик. И хорошо, потому что, как я уже объяснил миссис Уэллсли, я не могу есть овсянку и яичницу на сале.

— Паштеты с омлетами вы тоже есть не можете, — вполголоса пробормотал герцог, — и вообще никакой человеческой еды. — Затем продолжал громче: — Скажите на милость, вам велели отправиться в путешествие для поправки здоровья?

— Куда, к рыботорговцу и коновалу? О нет, от тухлой селедки меня мутит. Я приехал по делу. А нельзя ли куда-нибудь убрать вонючую кильку?

(Указывая на корзину и поднося к носу надушенный батистовый платок.)

— Это свежая форель, — ответил его зять холодно. — Однако вам как ипохондрику простительны некоторые капризы, и на сей раз я их удовлетворю.

Он позвонил в колокольчик, и корзину тут же унесли.

— Как вам ехалось? — продолжал герцог, разворачивая газету. — Вас встречали охапками цветов и чествовали речами? Или забывали звонить в колокола и выстраивать вдоль улиц оркестры?

— Не помню, — отвечал Нортенгерленд.

— Вот как? Хм! Но, возможно, ваши лошади и форейторы запомнили. Насколько я понимаю, конюшенным отходам Эдвардстона, Заморны, Ислингтона и некоторых других придорожных городов недавно сыскалось своеобразное применение.

Герцогиня подошла к креслу его светлости и, перегнувшись через спинку, словно хотела заглянуть в газету, которую он читал (или делал вид, будто читает), шепнула:

— Пожалуйста, не злите его сегодня, Адриан. Он наверняка устал с дороги.

Герцог только усадил жену рядом с собой и, положив руку ей на плечо, продолжал:

— И где вы теперь, по вашему мнению, наиболее популярны, сударь?

— У горстки цветных воителей под предводительством мистера Квоши, — отвечал Нортенгерленд.

— Надеюсь, ваша популярность и впредь будет ограничена узким кругом этих преданных храбрецов, — заметил его почтительный зять.

— Почему это, Артур? — вопросил граф слегка вызывающим тоном.

— Потому что вы больше не заслуживаете доверия приличных людей.

— А раньше заслуживал?

— Насколько я помню, нет.

— Только доверия таких вертопрахов, как юный щенок Доуро, — ответствовал Нортенгерленд.

— Можете ли вы сейчас собрать где-нибудь в Ангрии ассамблею или учредить Общество по распространению вольнодумства?

— Могу, если мой дорогой юный друг Артур Уэллсли станет расклеивать пригласительные афиши, как в прежние времена.

— Теперь Артур Уэллсли, вместо того чтобы расклеивать афиши, уничтожил бы вашу лавочку к чертовой матери.

— Да, как все, к чему он прикасается, — произнес Нортенгерленд, изящным выпадом завершая словесный поединок.

Его зятю помешала ответить герцогиня, которая сидела между дуэлянтами, трепеща от страха, что пикировка не ограничится колкостями и перейдет в открытые оскорбления.

— Ладно, — промолвил герцог в ответ на ее немую мольбу. — Я сделаю скидку на то, что сегодня он проехал несколько миль в удобнейшей карете, и оставлю за ним последнее слово. Но завтра я уравняю счет.

— Доброй ночи, Мэри, — сказал граф, резко вставая. Герцогиня пошла проводить отца, а герцог, оставшись один, позвонил, чтобы принесли свечи, и сел писать письма.

Читатель, тебе так и не рассказали, какое дело заставило Нортенгерленда проделать долгий путь из Эллрингтон-Хауса в Хоксклиф-Холл. Но ты все узнаешь, если вообразишь, что настало утро, и вместе с графом выйдешь из скромного будуара, где герцогиня сидит за работой у окна, в окружении роз.

Заморна, покончив с завтраком, двинулся к выходу, и граф последовал за ним. По счастью, он успел нагнать зятя, когда тот стоял на крыльце и, опершись на столб, любовался видом собственного парка, переходящего в лес, прежде чем на целый день уехать в поля.

— Куда вы, Артур? — спросил граф.

— Вон в тот лес за рекой.

— Зачем?

— Проследить за пересадкой деревьев.

— Случится ли землетрясение, если вы отложите свое важное дело на несколько минут и выслушаете мое пустяковое?

— Возможно, не случится. Что там у вас?

Нортенгерленд ответил не сразу. Он молчал, то ли смущаясь начать, то ли проверяя, нет ли поблизости посторонних. Дом позади был пуст, парк впереди — росист и безлюден. Они с зятем стояли на крыльце совершенно одни. Никто их не подслушивал.

— Ну так в чем дело? — еще раз спросил Заморна. Он беспечно насвистывал, не выказывая намерения всерьез отнестись к предстоящему разговору.

Когда что-то занимает наш ум целиком, мы склонны вообразить, что другие люди читают наши мысли. Нортенгерленд бросил на Заморну странный, косой взгляд и проговорил с особенным выражением:

— Я хочу знать, как поживает моя дочь Каролина.

— Была здорова, когда я последний раз ее видел.

Наступила новая пауза. Заморна опять засвистал, но на сей раз с более подчеркнутой беспечностью: задумчивая мелодия, которую он выводил минуту назад, сменилась обрывками бравурных арий.

— Наверное, моя дочь выросла, — продолжал Нортенгерленд.

— Да, здоровые дети всегда растут.

— Вы что-нибудь знаете о том, как продвигается ее обучение? Она хорошо образованна?

— Я обеспечил ее хорошими наставниками и с их слов могу заключить, что для своих лет она делает неплохие успехи.

— Проявляет ли она какие-нибудь таланты? Музыкальные способности должны были передаться ей по наследству.

— Мне нравится ее голос, — ответил Заморна. — Играет она тоже неплохо для своих лет.

Нортенгерленд достал записную книжку. Несколько мгновений он в молчании что-то подсчитывал, потом записал результат оправленным в серебро карандашом, спрятал блокнот в карман и тихо проговорил:

— Каролине пятнадцать.

— Да, у нее ведь день рождения первого или второго июля? — ответил Заморна. — Я удивился, услышав, сколько ей лет. Мне казалось, двенадцать-тринадцать.

— Так она выглядит совсем маленькой?

— Да нет, вполне себе взрослая. Но в таких случаях время играет с нами дурные шутки. Вроде бы она только вчера была крошкой.

— Время сыграло дурную шутку со мной, — заметил граф, и снова воцарилось молчание. Заморна двинулся вниз по ступеням.

— Что ж, счастливо оставаться, — сказал он, однако тесть последовал за ним.

— Где моя дочь? — спросил Нортенгерленд. — Я хочу ее видеть.

— Никаких затруднений. Можем после обеда съездить. Дотуда не больше трех миль.

— Ее немедленно нужно поселить и собственный дом, — продолжал граф.

— У нее и так собственный дом, — сказал Заморна. — Вместе с матерью.

— Я прикажу подготовить Селден-Хаус или Эдем-Холл, — продолжал его сиятельство, не обращая внимания на последнюю фразу. Они с зятем прогуливались по парку почти бок о бок, но теперь Заморна несколько отстал. Соломенная шляпа была надвинута на глаза, так что тесть не мог угадать их выражения.