Джей Лейк - Зеленая

Федеро же выглядел усталым. За год странствий он как будто состарился лет на пять. Раньше я не замечала морщин у него на лице. И скулы проступили четче.

— Ты что, болел? — спросила я.

Госпожа Тирей у меня за спиной сурово прокашлялась. Я осеклась, хотя и понимала, что ей не хватит смелости наказать меня в присутствии Федеро.

— Немного. — Он улыбнулся, и я увидела, что зубы у него желтые. — Странная пища плохо действует на мой желудок. Мне рассказывали о твоих успехах, девочка.

Я с большим трудом заставила себя не оглядываться на госпожу Тирей. Она и без того готова была взглядом просверлить мне дыру в спине.

— Мне об этом ничего не известно. Я прилежно занимаюсь и всегда слушаюсь своих наставниц. — По выражению моего лица Федеро сразу понял: я хочу сказать нечто, не предназначенное для ушей госпожи Тирей. — Хотя, возможно, в жизни мне все выученные уроки никогда не понадобятся, — добавила я.

— Из тебя делают знатную даму, а не особу, которая занимается трудом… Даже таким, каким иногда занимаются дочери самых благородных семейств!

Госпожа Тирей снова шумно откашлялась. Судя по всему, Федеро сказал гораздо больше допустимого.

— Сейчас я побеседую с твоей наставницей, — продолжал Федеро. — А ты пока поиграй на каком-нибудь музыкальном инструменте, если он у тебя имеется.

Моя костяная флейта хранилась внизу, хотя мы с госпожой Мальей обе приходили в отчаяние, когда я пыталась извлечь из флейты какую-нибудь мелодию.

— Хорошо. — Присев, как меня недавно научили, я убежала.

Шли годы. Федеро то приезжал, то уезжал; он жил по собственному, понятному ему одному, расписанию. Наставницы приходили и уходили. Меня учили этикету, резьбе по камню, хорошим манерам, фехтованию — причем мужским клинком, чтобы я могла сразу определить хорошего фехтовальщика, когда увижу его, — а также архитектуре, столярному ремеслу, умению распоряжаться денежными средствами. Мне открывали и настоящие тайны — например, рассказывали, как добывают различные продукты и товары и как они попадают на рынки и в большие дома.

Танцовщица продолжала заниматься со мной. Я училась прыгать, падать и делать более странные вещи — держать равновесие на спинке шаткого стула или раскачиваться на карнизе для шторы. Иногда мы занимались и танцами и демонстрировали госпоже Тирей и другим наставницам быструю павану и торжественную павану, женскую сарабанду и танец смены времен года. Мы разучивали «княжеский шаг» и «поклон Граустоуна».

Один раз в неделю-две мы гуляли по крышам, спускались под землю, а иногда и ходили по улицам. Я росла, и Танцовщица показывала мне все новые и новые приемы. Мне пришлось переучиваться и лазать по стенам, и падать. Внизу, в кромешной тьме, я осваивала броски и блоки, вроде тех, которые она применила ко мне в ту ночь, когда я всерьез попыталась с ней драться.

Пришлось учиться всему заново. В темноте можно было определить местонахождение противника, ориентируясь только по звукам и дыханию. Главное — понять, где находятся ноги… Госпожа Тирей подозрительно косилась на мое распухшее лицо, но мы с Танцовщицей объясняли, что я получила травмы в тренировочном зале. Возможно, она нам не верила, но по-прежнему побаивалась Танцовщицы и потому молчала.

Федеро докладывали обо всех моих успехах. Со временем мне стало совершенно ясно: меня готовят к выполнению какой-то сложной задачи. Мне казалось, что мое будущее никак не связано с насилием. Даже ночные занятия в основном были посвящены искусству правильно двигаться, самозащите и выживанию в трудных условиях… Значит, в будущем мне следует избегать риска стать чьей-то жертвой. На поверхности же меня продолжали готовить к жизни знатной дамы Каменного Берега.

Я все острее сознавала, что мне постоянно лгут. Точнее будет назвать всеобщее отношение ко мне не ложью, а недомолвками. Мои наставницы, не жалея сил, оттачивали мой ум. Неужели они думали, что я не воспользуюсь логикой и опытом, который они в меня вложили?

Если все шло хорошо, я почти наслаждалась жизнью. Приятно, когда удается рисунок, когда читаешь интересную историю, когда решаешь сложную задачу с цифрами. Даже сегодня я продолжаю испытывать благодарность за полученные мною дары.

Вместе с тем, обращались со мной крайне сурово. Все наставницы, за исключением Танцовщицы, бдительно следили за мной, как за принцессой-девственницей в детских сказках. Ни одна из них не относилась ко мне с любовью и уважением. Видимо, все они считали меня трудной задачей, в решении которой можно потерпеть сокрушительное поражение.

Только Танцовщица воспринимала меня такой, какая я есть. Не такой, какая я была прежде, — мое прошлое было закрыто от всех, кроме Федеро, а он никогда не говорил со мной о моем раннем детстве. Танцовщица же видела меня той девочкой, что пряталась под личиной прилежной ученицы.

Откровенно говоря, и госпожа Тирей тоже понимала, какая я, — но по-своему. Самую большую боль мне причиняло именно сознание, что она догадывается о моей внутренней сущности и все же обращается со мной жестоко и часто срывается на меня.

Я по-прежнему пришивала колокольчики на воображаемый шелк невидимой иголкой. Со временем воспоминания о первых днях жизни поблекли и превратились в неясные тени, похожие на старинные гравюры, которые показывали мне госпожа Даная и госпожа Эллера. Но совсем не исчезали. Я старательно повторяла про себя слова на моем родном языке, хотя они ускользали от меня — с каждым летом их становилось все меньше и меньше. На место прежних слов приходили новые, петрейские. Новые знания, пришедшие с новым языком, затопили мою жизнь, как река.

Однажды — к тому времени я провела на Гранатовом дворе шесть лет с лишним — я поняла, что не знаю, как меня зовут. Очень долго все звали меня просто «девочкой», а собственного имени я давно не слышала. Меня называли «девочкой», и никак иначе… Мое истинное имя, тайное имя, данное мне при рождении, я не произносила даже про себя, даже шепотом в те ночные часы, когда позволяла себе насладиться самыми старыми воспоминаниями.

У меня никого не осталось, кроме Стойкого. Его имя было таким же сильным, как и он сам. Другие образы из тех первых дней — бабушка и колокольчики на ее похоронах, лягушки в канавах — тоже были сильными. Но и слова, и вещи, которые они обозначали, все время ускользали, уходили от меня, как уходит из-под ног песок во время прилива.

В ту ночь, когда я не смогла вспомнить свое имя, я плакала горько, навзрыд. Потом я услышала, как госпожа Тирей пошевелилась. Она кряхтела и ворчала, и я заставила себя замолчать. Спустя какое-то время я поняла, что ворочалась и ворчала она нарочно. Она не стала меня бить, разрешив плакать.