Ольга Макарова - Ii. Камень второй. Горящий обсидиан

Солнце припекало. Странные деревья споро поворачивали листья ребром к свету, чтобы уберечься от его жара, и вскоре тень под ними исчезла вовсе… Уже не видно было даже границы, за которой кончалась их общая сомкнутая крона, защищавшая людей от любопытного драконьего взгляда, и это делало бой куда опаснее…

Фатум бросился в атаку снова. На этот раз он не собирался отпускать врага своего. Пара ударов, не нашедших живой цели, — и противники сблизились настолько, что оказались лицом к лицу на какой-то миг… в ярости боя они были похожи… так похожи…

С криком Ирин оттолкнул более слабого Милиана; тот чудом удержался на ногах… Вот он, момент… открытая середина, шаткое равновесие… такой нельзя было упускать!.. И Фатум ринулся вперед, четко, пророчески зная — этот удар будет последним… Вначале он не понял, что произошло… словно время смазалось и потекло время… Не было ни боли, ни страха, просто меч Милиана, взлетевший с нежданной легкостью, хрустко перерубил левое запястье и, не замедлив движения, продолжил свою траекторию дальше: ключица, грудина, ребра…

Зазнался… уверился в избранности… доверился камню… недооценил… Мил все же успел перенести вес на левую ногу… восстановил равновесие и ударил… наискось… успел чуть раньше… Отрывочные мысли возникали в гаснущем сознании, одна тяжелее другой… И ничего, ничего уже нельзя было исправить…

Все еще не веря в случившееся, обессиливший Ирин упал на колени. Он хотел что-то сказать, но из уголков рта текла кровь, а на губах вздувались розовые пузыри… Камень бешено пульсировал на груди, в такт умирающему сердцу… «Как?! Как такое может быть?! Почему ты предал меня?!!» — мысленно взмолился Ирин, когда мир уже начал меркнуть у него перед глазами.

Но самое жуткое случилось после: мир, живой мир вновь распахнулся во всей красе. И тот, кто еще помнил себя как Ирина, смотрел теперь на мир глазами врага своего. Видел и распластавшееся на горячем песке тело, и кровь на мече… своем?.. Тот, кто помнил, терял себя стремительно… и это было хуже смерти…

Вскоре остался один лишь Милиан. Бросив меч и уткнувшись лицом в ладони, он пытался прийти в себя… Пытался понять, кто он такой, ведь теперь он равно помнил и себя, и того, кого только что убил. И больно ему было за двоих. И страшно — тоже…

Джармин допил ароматный травяной напиток, который должен был немного успокоить его кашель и придать сил; теперь на песчаном полу пещеры лежала пустая кружка. Мальчик ждал решения своей участи с равнодушием уставшего от жизни человека; так угасает любой Марнс, если находится слишком долго вдали от безопасного Марнадраккара, где большую часть времени можно дышать свободно. Недуг, заставляющий легкие сочиться кровью, неумолимо подтачивает жизненные силы и волю. И места для воздуха с каждым днем в груди остается все меньше…

Огонек надежды мерцал в душе мальчика теперь лишь изредка, с трудом пробиваясь сквозь завесу равнодушия, идущего от горького порошка и от нескончаемой, изматывающей болезни… Джармин слышал боевые крики и робко надеялся, что победит все-таки Милиан. В случае же победы Ирина не жить и Джармину тоже.

…В тот момент, когда Ирин Фатум крикнул в последний раз и крик его захлебнулся кровью, Джармин в пещере невольно сжался, зажмурился изо всех сил, готовясь вновь ощутить присоединение чужой памяти, чужой боли и предсмертного страха, как это уже случалось… но ничего не произошло.

Мальчик открыл глаза. Было тихо. Море, низкие голоса птиц, подвывания гуляющего в пещерных ходах ветра… Ничего, ничего не произошло… Значит… живы оба?..

Время тянулось медленно для ребенка, которому приходилось бороться за каждый вдох и выдох, потому ожидание вскоре стало невыносимым. Джармин заставил себя подняться и стал осторожно выбираться по узкому ходу наружу.

Вначале яркий свет ослепил глаза, привыкшие к полумраку пещеры. Когда же картина прояснилась, мальчик увидел распростертое на песке тело Ирина; Милиан, живой, невредимый, сидел на коленях рядом с побежденным, беспомощно опустив голову и плечи… Ветер шевелил его растрепанные кудри; и тени не было под жестокими деревьями…

Горящий обсидиан покоился в открытых ладонях Милиана, весь в крови, которая испятнала и руки, прежде чем побурела и запеклась на солнце. Камень мерцал…

Когда Джармин подошел ближе, Милиан зажал обсидиан в кулаке, да так, что побелели костяшки пальцев, и, собравшись с духом, поднял глаза… Одного взгляда хватило, чтобы понять, что это теперь совершенно другой человек. Фанатизм Ирина, рассудительное спокойствие Милиана — они слились воедино, и получилось нечто третье, не похожее ни на то, ни на другое.

— Как ты сумел пережить это, Джармин? — прошептал Милиан. Слова срывались с его губ тихим, рассеянным шелестом. — Чужая память, боль, гнев… — он зажмурился, прижав к виску свободную руку.

— Мне было легче, — ответил Джармин. — Ты с ним сражался, потому тебе так тяжело.

— Да… Я словно убил самого себя… — какую бы боль ни чувствовал сейчас Милиан, совладал он собой прекрасно, и в глазах его вновь горело ровное холодное пламя — чарующее дитя спокойствия и фанатизма. — Мы ошибались… оба. И я, и Ирин… А теперь я многое понял, — сказал Милиан. Непоколебимая уверенность и отчаянная смелость, звучавшие в его словах, даже сквозь туман равнодушия сияли ярко… — Если и есть среди нас избранник, который изменит мир к лучшему, то это ты Джармин. Ты — особенный. Ты несешь память мира-первоисточника. И души остальных не зря стремились именно к тебе…

— Что же нам теперь делать? — растерянно пожал плечами Джармин. Сквозь призрачный ореол избранности Милиан, словно опомнившись, вновь увидел маленького мальчика, исхудавшего, болезненно бледного и беззащитного перед огромным жестоким миром.