Ольга Макарова - Ii. Камень второй. Горящий обсидиан

Готовый уйти навсегда, Макс Милиан все же задержался ненадолго: левой рукой (правая отказывалась повиноваться) он вынул из кармана Хору Лунарис. Камень тяжело было держать — он то и дело норовил выскользнуть из окровавленных пальцев, но Макс справился: медленно, как во сне, он поднял молочно-белый стабилизатор над гладким льдом площадки и погрузил его в ноздреватую плоть скалы.

Вот твоя новая оправа. Отныне и навсегда.

…Долг выполнен. Непонятный и никому не нужный долг. Мучительно выдохнув, Макс Милиан закрыл глаза…

Сон вечной мерзлоты простер над ним свое белоснежное крыло. Сознание стремительно меркло, совсем как горящий обсидиан на груди.

Необъятная Вселенная разверзлась перед мысленным взором, как в трансволо, только пространство было черным, с единственной звездой в центре. Той самой. И она приближалась, медленно. И сияла все ярче… Она была прекрасна…

…предсмертное видение прервала далекая жгучая боль…

Над Максом Милианом склонился человек. Темную, остро пахнущую лекарством жидкость из толстой фляги он лил прямо на чудовищные, безусловно смертельные раны. И те срастались, вспухая жуткими шрамами, навсегда уродующими руки, грудь, лицо…

Чудесное зелье было замешано на болотном жоге, самом злом из всех известных и, вылитое на открытую рану, должно быть, жгло хуже каленого железа…

Вернувшись в реальность, Макс Милиан взвыл от боли.

— Тише, тише… — говорил ему странный лекарь, распространяя волны обезболивающего заклинания, отдающие Северным холодом.

Мальчишка притих и теперь только слабо стонал — должно быть, небольшое жжение все же осталось: заклинание самодельное и далеко не идеально по воздействию.

Боль была нужна, чтобы вернуть заблудшую душу обратно. Теперь в ней нет необходимости…

Человек тяжело вздохнул и опустил флягу, держа ее обеими руками. Пять пальцев было на этих руках: два на левой и три на правой; болезненно скрюченные, словно неправильно срослись после тяжелого перелома, раздробившего всю руку…

Через несколько минут Макс Милиан открыл глаза. Он бы ни за что этого не сделал в такой момент, но его мучила чудовищная жажда — такой он не знал даже в Кулдагане.

Теперь он совершенно не представлял, как добудет себе воду, кого о ней попросит, но тянулся в реальный мир, зная, что должен попить, иначе сойдет с ума.

В глаза ему ударил яркий свет, лившийся из незнакомого окна со слюдяными пластинками вместо стекол. Потом он не раз и не два удивится, как этот печальный свет мог показаться ему ярким. Но тогда он его просто ослепил.

Макс зажмурился, и почувствовал, как губ его коснулся шершавый край глиняной чашки, в которой плескалась вода. Он пил долго, пока не захлебнулся и не закашлялся, тревожа едва затянувшиеся раны… и тут он увидел руку, поднесшую ему драгоценную воду: трехпалая, изуродованная человеческая рука…

Когда Макс повернул голову, то увидел своего спасителя… При взгляде на него что-то болезненно содрогнулось в душе страдающего мальчишки… Этот человек был стар; тело его явно несло давние следы пыток. Шрам на шраме; уродливо сросшиеся кости; обезображенное лицо… Но глаза его до сих пор блестели молодо и выражали большую внутреннюю силу.

— Можешь звать меня Палюс, — представился незнакомец. — Но это потом, а сейчас лучше помолчи.

Он медленно и осторожно поставил пустую чашку на низкий столик у кровати Макса Милиана. Макс невольно проследил взглядом это движение и увидел левую руку Палюса: та была искалечена еще сильнее правой и, возможно, почти не слушалась хозяина… сложно представить… Сейчас она лежала поперек столика на белоснежном, свернутом в рулон полотенце, впитавшем в себя несколько капель крови: в вену на сгибе локтя была вколота толстая игла, переходящая в прозрачную извивающуюся трубку, казавшуюся полым стеблем неведомого науке растения. Посередине она расширялась, и это расширение окутывало нежное клубящееся облако магической энергии. Оно пульсировало, как сердце, и с силой гнало кровь дальше.

Макс не мог приподнять голову, чтобы увидеть, что заканчивается кровавая трубка в его собственной вене, он это просто почувствовал: мягкими толчками в его тело поступала чужая кровь…

— У меня первая отрицательная, группа санта минори, — с усмешкой произнес Палюс. Впрочем, в его словах была и некоторая доля гордости. — Первая. Подойдет любому. Я универсальный донор… А ты много крови потерял. Еще воды хочешь?

Макс Милиан слабо кивнул, насколько это возможно, лежа и не поднимая головы. Палюс с готовностью наполнил и поднес ему еще чашку. И еще…

Все это время он что-то говорил. Кажется все подряд, Макс не разбирал… Только человек, одичавший от одиночества, мог говорить так. Без умолку, сваливая в одну кучу события, мысли и чувства. Похоже, Палюс и был таким человеком.

Утолив наконец жажду, Макс Милиан закрыл глаза. Уснуть он не смог. Он слушал и слушал бесконечный поток ничего не значащих слов. Он чувствовал, как Палюс вынул иглу из его руки; как снова и снова обрабатывал его раны чем-то жгучим, ежесекундно повторяя обезболивающее заклинание — Макс даже невольно выучил эту убогую самоделку. Сам он перенял у Галана заклинание куда более действенное и очень жалел, что не может применить его сейчас… Раненый маг, как бы он ни был силен и талантлив, не способен контролировать магические потоки; он почти беспомощен, когда ему очень больно или что-то другое туманит его разум. Что такое быть раненым магом, Максу Милиану предстояло испытать в полной мере…

Провалился в желанное забытье он не раньше, чем исчезло противное жжение — эхо настоящей боли, — тонкой змейкой струившееся по всему телу.

Болотная обезьянка, числящаяся в зоологических архивах Омниса как дурашница бронзовая (Pongillida durans), размером с кошку, имеет длинный цепкий хвост с кисточкой, опушенный белым мехом. В остальном же тело ее черное, с рыжими подпалинами на щеках…

Проснувшись, Макс Милиан застал в доме целую стаю понгиллид. Они не столько съели, сколько разворошили и разбросали по комнате завтрак, дожидавшийся больного на прикроватном столике… хуже того — разлили воду. Пить хотелось немилосердно.

Дом выглядел покинутым; что-то подсказывало, что нет смысла звать Палюса — никто не откликнется на слабый, измученный голос…

Собравшись с духом, Макс начал вставать. Вопреки ожиданиям, больно ему не было — остались лишь слабость и неприятное тянущее ощущение в мышцах.

…Вереща так, что закладывало уши, длиннохвостые дурашницы разбегались прочь от человека, юрко взбираясь по стенам и покидая дом сквозь одним им ведомую щель. Совсем скоро Макс Милиан остался в сумрачной отшельничьей норе один. Спустив ноги на пол, он сел и выпрямил спину. Некоторое время, пока утихал шум в голове, он пытался привести мысли в порядок. По всему получалось, что ему нанесли такие раны, после которых выжить было просто невозможно… После подобного выживают, быть может, только везунчики, такие, как Палюс…