Ольга Макарова - iii. Камень третий. Дымчатый обсидиан

У Кангасска, захваченного воспоминаниями и радостью встречи, что-то оборвалось в душе, когда он переступил порог этой комнаты. Так может чувствовать себя человек, на глазах у которого произошло что-то, во что он не хочет верить… или гадальщик, не желающий слышать подсказок своего обсидиана.

Переменился в лице и Флавус; взгляд его теперь отражал печаль, тихую, светлую, давнюю… Казалось, он вошел в храм…

Подняв глаза, Кангасск увидел висящую над камином пару мечей. Катаны. Обе — в простых коричневых ножнах. Обе — выкованы задолго до войны, во времена, когда каждый меч делался на заказ, так, чтобы приходился хозяину по руке, а не штамповался в спешке по единому стандарту. Одна из катан — длинная и тяжелая — предназначалась воину огромного роста и силы. Другая — изящная, легкая — подошла бы подростку или невысокой женщине…

— …Здравствуй, мама, здравствуй, отец, — вполголоса, склонив голову, произнес Флавус.

«Нет… — стиснув зубы, подумал Кангасск. — Смарагд… Рейне… Нет!..»

— …В Ивене все спокойно, — продолжал Флавус Бриан. Эхо пустого помещение следовало каждому его слову; мягкий закатный свет, льющийся из окон, окружал его вихрастую голову мерцающим рыжим ореолом. — …Да вот еще старина Кан в гости заглянул. Так что я с дежурства пораньше…

Вздохнув, Флавус обернулся к Кангасску. Вид у командира ивенского ополчения был несколько виноватый. Он сказал:

— Пойдем на кухню, Кан. Оружие можно здесь оставить, — и добавил зачем-то: — Все в порядке…

Кангасск несколько раз пытался найти какие-нибудь слова, но, как всегда, не нашел. Сдавшись, он растерянно произнес:

— Прости… Я не умею соболезновать, я только сопереживаю… — и тут же укорил себя: — Вот ведь глупость сморозил!..

— Нет, — покачал головой Флавус. — Я тебя понял.

На кухне царил полумрак; было прохладно, и потчевать ужином друзей никто не спешил. Хозяин привычным жестом сотворил пару теплых Лихтов и отправил их под потолок. Стало гораздо уютнее.

— Сильвия сейчас ведет вечернюю тренировку у ребятишек, — пояснил Флавус. О сестре он говорил ласково, с любовью, этого трудно было не заметить. — А я, конечно, не ахти какой домохозяин, но чаю тебе налью, — тут он издал веселый смешок. — Не грусти, Кан. Сейчас соображу чего-нибудь. Ты садись пока.

Со сковородой и прочими кухонными принадлежностями Флавус Бриан управлялся довольно-таки ловко: похоже, ветеран войны не видел в приготовлении ужина ничего зазорного для воина. Так что вскоре на столе уже были горячий чай, гора сырных бутербродов и две солидные порции яичницы с салом.

Ужин друзья проглотили мгновенно, благо голодны были и тот, и другой, а вот целый чайник горячего чаю обещал долгую беседу.

— …Как рука? — спросил вдруг Флавус, лукаво прищурившись. Кан, которого вопрос застал врасплох, не сразу нашелся с ответом. Тогда Бриан с улыбкой пояснил: — Я многое слышал о тебе. Ты — легенда… А рука, смотрю, все же не так уж безжизненна, как говорят.

— Стараниями Ориона… — смущенно усмехнулся Кангасск.

Едва начавшись, беседа угасла. Теперь друзья молча смотрели друг на друга и потягивали чай из кружек. Наводить мосты после долгой разлуки оказалось непросто. Про Рейне и Смарагда же Кан и вовсе спрашивать не решался, чтобы не бередить старые раны. Хотелось поговорить для начала о чем-нибудь нейтральном. И, бросив взгляд на черную фарховую повязку, закрывавшую левый глаз Флавуса, Кангасск решил задать давно мучивший его вопрос…

— Я заметил странную вещь, — сказал он, потянувшись за очередной порцией заварки, — в какой бы город я ни пришел, у ворот меня неизменно встречают Марнс и человек с повязкой, как у тебя. По поводу каждого приходящего в город свое мнение высказывают именно эти двое. Зачем Марнс, я понимаю, а вот второй…

— Ты, наверное, и вправду провел во сне много лет, — на лице Флавуса отразилось нешуточное удивление. — Ты не слышал ничего о Спекторах? И о стигийский камнях?

— Нет, — вздохнув, признался Кан. — Расскажи…

— …Стиги настолько чужие Омнису, что даже умирают не так, как те живые существа, что нам привычны. Поверженный стиг просто растворяется в воздухе, как туман. Все, что остается от него, это небольшой круглый камешек размером с кармасанский орех. Он похож на стеклянный, сердцевина — молочно белая, через некоторое время чернеет. Это и есть стигийский камень.

Флавус прервал рассказ и налил себе еще чаю.

— Честно говоря, не знаю, кто был первым Спектором, — с сомнением произнес он, зачерпнув ложечку диадемового сахара, красного, точно рубиновая крошка. — Какой-то сумасшедший охотник на стигов, наверное.

— Сумасшедший? — переспросил Кангасск.

— Да, видимо… — кивнул в ответ Флавус. — Стигийский камень позволяет человеку «видеть» стигов так же, как они — друг друга. Он что-то там творит с восприятием, как бы добавляет дополнительное чувство. Если верить выкладкам Гердона Лориана, то стигийские камни устанавливают прямую связь с человеческим мозгом. Прямую, понимаешь?.. Для этого камень вживляют в пустую глазницу и поливают аноком меллеосом сверху. Он просто врастает в рану, как любой другой предмет, забытый в месте действия панацеи. Потому я и говорю, что тот, кто ПЕРВЫЙ придумал этот способ, явно был не в своем уме… — подняв взгляд от чашки, Флавус увидел целую гамму чувств на лице друга. О да, Кангасск Дэлэмэр всегда был впечатлительным…

— Ты тоже Спектор… — упавшим голосом произнес он.

— Да, — ответил Флавус.

— А повязка?.. зачем?..

Бриан не ответил; он просто сдвинул повязку на лоб…

Кангасск с трудом удержался, чтобы не отшатнуться. Зрелище было жуткое: этот проклятый камень, тускло светившийся среди застарелых рубцов панацеи, походил на спрута хиджитога, запустившего свои щупальца в тело жертвы…

— Чтобы «видеть», свет ему не нужен, — продолжил Флавус, вернув повязку на место. — И теперь ты понимаешь, почему любой Спектор предпочитает закрыть такой глаз… — он развел руками и криво улыбнулся. — Скажем так, из этических соображений…

— …А ведь большинство Спекторов, что я видел… дети… — вслух подумал Кан.

— Дети… — печально покачал головой Флавус. — В войну ребенком считали только человека до десяти лет. Если Марнс, то и вовсе до шести — у них так тысячи лет заведено… А чем человек моложе, тем легче приживается у него стигийский камень. Для взрослого это всего большой риск: безумие, смерть — все возможно. Ребенок такому риску не подвержен. И, знаешь, — он угрюмо нахмурился, — когда Гердон вывел эту зависимость от возраста, тогдашние десятилетние взрослые просились в Спекторы сами.

— А ты?

— А что я? Я стал Спектором потому, что было некому больше. После смерти стига камень активен лишь несколько часов, потом он чернеет и вживлять его бесполезно… Наш Спектор в том бою погиб… а я был в отряде самый молодой.