Ольга Макарова - iii. Камень третий. Дымчатый обсидиан

Тогда учитель сказал мне: для тебя самого. И я почему-то не отмахнулся от его слов.

И вспомнил их, когда узнал о смерти Хельги, Не Знающей Лжи. Она, наш общий Учитель, наверное, и не могла умереть иначе…

Он ступал по гулким плитам, отполированным до блеска, отражающим небо над головой: сиреневую ночь, полную щербатых лун и мерцающих звезд. Он был здесь и не был. Как во сне, когда присутствуешь, но не видишь себя. Однако шаг его оставался тверд и звучен: тысячекратным эхом отвечали странные плиты, словно передавали весть об идущем друг другу, во все стороны.

— Ты пришел навестить умирающего, Кангасскнемершгхан Дэлэмэр? — спросила рыжеволосая девушка, закутанная в теплый плащ цвета индиго. Она появилась из тьмы, словно призрак, и зашагала рядом. Зрачки цвета темного янтаря, оранжевые и синие ленточки в тяжелых косах, загорелое личико — все в ее облике напоминало о мире далеком и чужом, где слишком много солнца.

Кангасск не ответил девушке: он и сам не знал, зачем пришел сюда. Тем временем она продолжила:

— Даже его родители не пришли, а ты пришел. Он так ждал тебя.

— Кто ты? — спросил Кан и с трудом узнал собственный голос, глубокий, заполняющий все пространство под фиолетовыми небесами.

— Я Саренга, — улыбнулась девушка в ответ. — И тот, к кому мы идем, — Сигиллан.

Миры… Не удивление, но восхищение озарило в тот момент душу Кана. Словно он понял нечто, долгое время не дававшее ему покоя.

— Ты не удивлен, — заметила Саренга. — Ты достиг момента, когда смерть отпускает человека на волю, а не бросает в мир снова. Это время увидеть многое не таким, как ты привык, а совсем иначе. Увидеть, что звезды это не огненные котлы, горящие в вечном холоде, что планеты это не бездушные камни, обращающиеся вокруг светил, и что сами миры — тоже не сеть законов, опутавшая нечто материальное… Как мы выглядим для тебя? Как люди? Что ж, это наследие твоей недавней памяти. Подожди немного — и правда откроется тебе полностью…

Она говорила просто и доброжелательно, уводя гостя все дальше в чернильную пустоту; а сквозь фиолетовое небо проступал тонкий паутинный узор — судьбоносное серебро. В какой-то момент Кангасск осознал, ясно и четко, что у каждой звезды, у каждого мира в этих паучьих кружевах свое место. Некоторых нитей хотелось коснуться: просто чтобы почувствовать их дрожь, или даже что-то поправить. Но Кан сдержался; уже другое чувство намекнуло: не надо.

Казалось, прошла вечность, прежде чем Саренга объявила, что путь завершен. Те же зеркальные плиты, та же тьма вокруг… но появились призрачные образы, возникающие и растворяющиеся в ней. Их было много. И каждый склонялся над худощавой фигуркой, лежащей под белым покрывалом на высокой узкой кровати.

Подошел и Кангасск.

Последний посетитель обернулся к нему: подросток с пышной шевелюрой и живым, любопытным взглядом. Встретившись с ним глазами, Кангасск почувствовал некое родство, вспомнил Кулдаган, поющий арен, нарратов и Странников…

— Здравствуй, родной, — приветствовал его подросток. — Я Ле'Рок. Рад видеть тебя.

— И я рад, — отозвался Кангасск.

Ле'Рок же откланялся и растворился в темноте, оставив его один на один с умирающим.

Все эти посетители… эти… миры. Исчезновение образов более не обманывало Ученика. Все они были здесь. И пристально наблюдали за ним сейчас.

— Здравствуй, Сигиллан, — обратился Дэлэмэр к бледному, изможденному парню, лежащему на кровати.

— Здравствуй… — шепотом ответил тот и даже вымучил улыбку. — Омнис привел тебя?

— Нет…

Омнис. Ну да, и он тоже должен быть здесь. Юный мир… наверное, подумалось Кану, он выглядел бы пятилетним малышом, так похожим на Макса Милиана…

— Что стиг сделал с тобой? — спросил Ученик прямо.

— Ты еще во многом человек, Кангасскнемершгхан, мне тяжело объяснить на словах… — Сигиллан устало вздохнул. — Но ты знаешь, как можно уничтожить человеческое существо, даже не коснувшись его тела. Если лишить человека всего, что он любит; если растоптать все, о чем он мечтает; если не оставить ему надежды; если победить и превзойти его во всем; если заставить его любить без ответа или ненавидеть без конца… если лишить его жизнь всякого света…

— Ему нужен был ффар… — кивнул Кан, осознав, что пытается объяснить ему умирающий мир.

— Не просто ффар, но то, откуда он происходит, — Сигиллан произнес это с горечью. — Смысл всего, начало всего. Оно не имеет названия ни на одном из ваших языков. И миродержцы, наши родители, приносят это пламя, сами не зная, отчего оно и как долго ему гореть…

Я боялся, что маленький Омнис повторит мою судьбу, — голос Сигиллана стал тверже; парень даже нашел в себе силы приподняться на локте. Разговор требовал решительности. И взгляда в глаза. — Боялся… Более того: мне казалось, малыш обречен. Потому что исход твоего последнего боя не изменил бы по сути ничего. Ты должен был стать вторым стигом, Кангасскнемершгхан. Триада — путь к стигийским скитаниям. Смерть изменила бы тебя мгновенно, а случись тебе выжить… тысяча лет, или две — и ты переродился бы в подобное существо, даже более сильное и жадное, чем тот стиг, которого ты знал, ибо союз обсидианов трех миров — сам по себе уникален и обладает мощью, которую не с чем сравнить.

— Вот как… — задумчиво произнес Кан. — Я мог стать стигом…

— Мог. Трем харуспексам потребовались бы тысячелетия, чтобы сомкнуться в единое целое. Или твоя смерть, Кангасскнемершгхан. И сейчас ты несешь единую Триаду, ты обладаешь ее силой и свободой, но ты не стиг… хотя, пожелай, и сможешь все, что мог творить он.

— Кто же я тогда?

Сигиллан устало опустился на подушки и поднял взор к небу.

— Я не знаю, — помедлив, ответил он. — Никогда я еще не видел существа, подобного тебе. Ты сияешь…

Кан болезненно сморгнул: свет, видимый ему одному, резал глаза. Сквозь фиолетовую дымку небес проступали все новые нити серебряной паутины, более мелкие, тонкие. Им не было числа. Вскоре уже и сам Сигиллан виделся ему эдаким мотыльком, попавшим в живую паутину, которая пошла узлами и разрывами вокруг него. И — так просто, словно Кангасск-оружейник собирался чинить кольчугу — Ученик подмечал, что местами разрывы кружев судьбы вполне поправимы, а в других случаях… достаточно лишь добавить немного сияющего серебра…

— Омнис говорил, что знает причину, — умирающий мир произнес это уже шепотом. — Спроси его сам.

…Кангасск не ошибся тогда… Душа родного мира предстала перед ним мальчиком лет пяти. Точь-в-точь маленький Максимилиан с древнего фото… Иначе и быть не могло, если миродержцы творили Омнис, думая и тоскуя о потерянном сыне. И слезы этого малыша выглядели не менее искренними, чем у человеческих детей.