Н. Джеймисин - Сто тысяч Королевств

Его улыбка отдалась во мне дрожью.

— Пусть так. Тогда, удачи вам.

Он подозвал женщин. Обе, поднявшись, перебрались к нему, замерев в ожидании очередной команды. Тогда я и заметила: высокие, аристократично красивые — неестественно амнийской красотой. И обе с длинными соболиными кудрями, похожие друг на друга, а отчасти — на Скаймину. Да, сходство было неоспоримо.

Релад смотрел на них с такой горечью, что на мгновение я почувствовала острую жалость. Кого же любил он — и потерял? Вопрос возник сам собою. А с ним и другой. Даже не вопрос, сразу ответ. Релад оказался бесполезен для меня, а я — для него. Лучше бороться в одиночку, чем положиться на эту пустую оболочку, мало напоминающую человека.

— Благодарствую, кузен, — попрощалась я, вежливо склоня голову. И предоставила его собственным фантазиям.

На обратном пути к себе в комнату, я заглянула к Т'иврелу и вернула керамическую флягу. Т'иврел спрятал её обратно без лишних слов.

Мертвящую немочь, прокатившуюся по свету, прозвали в народе Гулящей Старухой. Зачином — с невинной дрожи, позже — страшной лихорадки, потери сознания, а в конце — своего толка сумашествием. Жертву будто бы силой подымает с постели и мотает туда-сюда — по комнате и дальше. Шатает, лютоводит, а жар нарастает и нарастает, покуда кожу не испещряют трещины и кровотоки — и не гибнет мозг. И даже после мёртвое тело не сразу может унять ломаный шаг.

Веками Гулящая Старуха косила народ, вспыхивая то там, то здесь. На первом её приходе в могилу сошли тысячи, ибо никто не мог понять, как разносится смерть. Гулящая , сами понимаете. Заражёные могли свободно добираться до здоровых. Ядовитой кровью, гниющими телами они передавали порчу дальше.

Теперь мы более благоразумны. Мы воздвигаем стену вкруг любого места, коего коснулась Старуха и крепим железом наши сердца, слыша крики загнанных в ловушку. Если неделями спустя они ещё живы, мы выпускаем их. Выжившие — не просто слухи. Мы не жестоки. И не безжалостны.

Это спасение тем незаметнее, что Старуха поражает лишь крестьян да служек. Но не знать. Священство, дворяне, книжники, богатое купечество… у тех в достатке и охраны и денег, дабы вовремя обезопасить себя, заперевшись в изоляции крепостей и храмов. Хотя, мало кто помнит, но в первые годы, как Старуха стала бродить по свету, знать избежала мора. Без всякой на то блокады. Даже сейчас не бог весть когда вознёсшиеся из простонародья… богатство и могущественность неприкосновенны.

Разумеется, в этой чуме нет ни капли самородного. Естественного.

Старуха пришла в Дарр немногим прежде моего рождения; никто не ждал, что в её сети попадётся мой отец. Мы были мелкопоместными нобилями, но всё-таки — дворянством. Лишь дед по отцу был из простолюдин, считаем мы, Дарре, — красавцем-охотником, попавшим — и попавшимся — на глаза бабушке. Видимо, немочи было довольно и этого.

Однакож… отец выжил.

Я вспомню об этом нескоро. Но по великой нужде.

Той ночью, готовясь ко сну, я вышла из ванной — и обнаружила Сиеха, уплетающего мой ужин и читающего одну из книг, привезённых мною из Дарра. Против ужина я не возражала. Иное дело — книга.

— А неплохо, — сказал Сиех, небрежно поприветствовав меня смутным подобием жеста. И не подумав отнять глаз от страниц. — Никогда не читал прежде даррийской поэзии. Странно — из разговора с тобой я подумал было, что все Дарре, хмм, слегка непосредственны . Но тут, глянь: каждая строка так и норовит запутать. Тот, кто писал это, думал… циклично, по кругу.

Я села на кровать, убрать волосы.

— Вообще-то, перед тем, как вломиться в чью-то личную жизнь, принято вежливо просить разрешения.

Книгу он из рук так и не выпустил, но захлопнул.

— Я оскорбил тебя. — На лице его отразилась задумчивость. — Почему?

— Этим поэтом был мой отец.

Задумчивость перешла в изумление, а изумление — в расчёт.

— И хорошим поэтом. Почему тебе не нравится чужой интерес к его стихам?

— Потому что они — мои .

Десять лет. Десять дет как он мёртв — несчастный случай на охоте, мужчинам в привычку так умирать, — и всё ещё больно даже думать о нём. Я опустила щётку для волос, глядя на тёмные завитки, зацепившиеся за щетинки. Амнийские кудри. Амнийские глаза. Иногда я задавалась вопросом: считал ли отец меня уродливой? Многие Дарре — да. А если и так, то из-за моих амнийских черт? Или оттого, что я уродилась не столь похожей на Амн? В отличие от матушки.

Сиех одарил меня долгим взглядом.

— Я не хотел тебя обидеть. — И встал, возвращая книгу на место. Небольшую полочку, приютившуюся в углу.

Что-то во мне ослабдо, хоть я и не выказала этого, снова занявшись волосами.

— Удивлена, что это тебя заботит, — сказала я. — Смертные всё время умирают. Ты уже должен был устать ходить на цыпочках вкруг нашей скорби.

Сиех улыбнулся.

— Моя мать тоже умерла.

Предатель, который никого не предавал. Я никогда не думала о ней, как о чьей-то матери.

— Кроме того, ты пыталась убить Ньяхдоха ради меня. Пусть это даст тебе немного пищи для размышлений. — Он перебрался на туалетный столик, заодно столкнув пятой точкой всё лежащее там; видимо, так далеко его благие намерения — и щедрость — не заходили. — Так чего же ты хочешь?

Я раскрыла было рот. Он рассмеялся.

— Ты же была не против, пока не увидела, что я читаю.

— Ох.

— Ну и?..

— Меня интересует… — Внезапно я почувствовала себя глупо. Мне что, мало других проблем? Почему я так одержима смертью — и мертвецами?

Сиех подтянул под себя ноги и состроил выжидающую физиономию. Я вздохнула.

— Мне показалось, что ты мог бы рассказать мне, что знаешь… о матушке.

— Не про Декарту? Скаймину? Или Релада? Даже не о моём, хм, своеобразном семействе? — Он склонил голову набок (зрачки потемнели, замерцав, по-кошачьи мерно сужаясь и расширяясь, в тон дыханью). На мгновение это отвлекло от мыслей. — Как интересно. С чего бы это?

— Я видела сегодня Релада. — Я подыскивала слова, чтобы объяснить поточнее.

— Занятная парочка, правда? Он и Скаймина. Я мог бы много чего рассказать о их маленькой междоусобной войне…

— Мне ни к чему эти знания, — резко и чересчур быстро отреагировала я, едва не вспылив. Не хотелось бы, чтоб он дознался, насколько меня смутила эта встреча с кузеном. Я ожидала ещё одну Скаймину, правда, в мужском варианте, — но злая реальность выкинула куда более худший финт, подсунув мне горького пьяницу. Как знать, не уподоблюсь ли я ему сама, если не успею вовремя сбежать с Небес?

Сиех затих, вероятно, увлёкшись чтением моих мыслей, упрямо вырисовывающихся в открытую на лице. Неудивительно, что вскоре он лениво ухмыльнулся (в глазах мелькнула тень расчёта, не грозящего ничем хорошим):