Ирина Сербжинская - Агентство «Аргентина»

Ветер дальних странствий реял над городом, навевал мысли о неведомых странах, о далеких путешествиях, будоражил воображение, шептал о сказочном и, казалось, что вот-вот, окутанный сиреневыми сумерками, войдет в гавань сам «Летучий голландец» с истлевшими парусами на мачтах и мертвым экипажем на борту.

В такие моменты душа требовала чего-то особенного, каких-то исключительных, незаурядных поступков и Ява эти поступки совершил. Серебряной вилкой подцепил он кусок Алининого кушанья и швырнул вниз.

— Прощай, мясо «Дофин»!

Перегнувшись через перила, он проследил траекторию полета.

— Ява! — тревожно окликнул из комнаты Ньялсага.

— Все нормально. Жертв и разрушений нет… пока. Неси свою порцию!

— Ява!!!

Проводив взглядом последний кусок, исчезнувший в кустах, он довольно улыбнулся, повернулся, и нос к носу столкнулся с Алиной.

За ее плечом маячил Ньялсага, делая отчаянные знаки.

— Где мясо «Дофин»? — железным голосом осведомилась она.

— А я… знаешь ли… э… хотел поесть на балконе, закатом полюбоваться, поставил вот сюда тарелку и потом… нечаянно…

— Видишь, Алиночка, какое неуважение к твоему искусству, какая непочтительность к французской кухне, — заторопился Ньялсага, до глубины души поражая приятеля лицемерием. — А вот я честно все съел! До последней крошки!

Алина посмотрела на одного, на другого и рявкнула:

— Вон отсюда!

… Во дворе изгнанные из дома друзья остановились. Ньялсага посмотрел на плывущую в вечернем небе кривобокую луну, посвистел любимую песенку «Три почтенные старушки».

— Что, поймали тебя с поличным? Теперь Алине на глаза и не попадайся!

Он полез в карман, достал сверток с мясом.

— Отстань, Лукерья, это не для тебя! Сиди здесь и жди, я сейчас…

Он подошел к подвалу, посвистел. Никто не отозвался.

— А вот мясо «Дофин»! — громко объявил Ньялсага, разворачивая салфетку с Алининой стряпней. — Есть желающие попробовать?

Из темноты подвала потянулись разномастные собачонки. Это были городские дворняжки, пугливые и жалкие, как маленькое, побитое неприятелем войско. Они чуяли запах, но подходить близко опасались: умудренные жизнью в большом городе, собачонки хорошо знали цену людям, и цена эта была невысока.

Ньялсага положил угощение на землю и махнул рукой.

— Налетай, ребята! Только Алине не говорите, а то она меня проклянет.

Собачонки выждали, пока он отойдет подальше, а потом дружно налетели. Ява брезгливо посторонился, когда одна из них прошмыгнула рядом.

— А ты свою порцию выбросил, — попенял ему Ньялсага. — Лучше б народ покормил!

Ява поморщился:

— Еще чего. Я собак терпеть не могу.

— Вот это ты зря, — не согласился Ньялсага.

— Разносчики заразы, санитары помоек… и, кстати, Лукерья твоя линяет все время, так что скажи ей, чтоб она ко мне и близко не подходила!

— Я-то скажу, да только она меня не послушает…

Еще одна тень выскользнула из кустов и, крадучись, двинулась к пирующим дворняжкам: на запах мяса спешила тощая серая кошка.

Ньялсага торопливо посторонился.

— Все еще шарахаешься от них? — вздохнул Ява. — Хватит уже… здесь души погибших магов не вселяются в серых кошек. Тут и магов-то кроме тебя нет!

— Привычка… — пробормотал Ньялсага, опасливо наблюдая за кошкой.

А та, схватив кусок мяса, шмыгнула в темный подвал и только ее и видели.

Громко хлопнула дверь подъезда, две девушки, весело переговариваясь, прошли мимо, за ними тянулся шлейф тонкого аромата духов.

Ява проводил девушек взглядом и заторопился.

— Ладно, мне пора. Ты можешь тут хоть всю ночь торчать, а я домой поехал!

— Как же, домой ты поехал, — проворчал Ньялсага.

Он подождал, пока собачонки прикончат ужин, кликнул Лукерью, бродившую в зарослях сирени и направился к «Зеленому дракону», насвистывая песенку о почтенных старушках.

…По утрам в кофейне «Последний белый слон» народу было — не протолкнуться. Зато часам к одиннадцати, когда на парковку кофейни, лязгая и громыхая, приползал «Зеленый дракон», обстановка становилась самой приятной: тихо, пахло кофе, свежими газетами, и посетителей — всего ничего.

Ньялсага устроился у окна и приготовился немного поработать: разложил карандаши, ручки, вынул синий ежедневник, а Лукерье велел лежать под столом тихо и никому не мешать.

Из-за стойки появилась белокурая красавица с подносом в руках — та самая, что разговаривала с ним накануне — а на подносе у нее стояла большая белая чашка с кофе и блюдечко сухариков для Лукерьи.

Ньялсага взял чашку, да так неловко, что на мгновение коснулся пальцев девушки. Она, впрочем, прикосновения и не заметила — поставила блюдечко и отошла.

Он смотрел ей вслед.

В момент, когда их пальцы соприкоснулись, открылось ему нечто невидимое человеческому глазу: аура, загадочный мерцающий ореол, невидимым пламенем окутывавший девушку с головы до ног. Цвет ауры переливался всеми оттенками фиолетового и означать это могло только одно.

— Прорицатель, — пораженно пробормотал Ньялсага, уставившись на девушку. — Самый настоящий прорицатель, Лукерья! Подумать только!

Он покачал головой, отхлебнул кофе и раскрыл ежедневник.

— Гм…. гм… первый раз встречаю здесь человека со способностями к магии! А ведь она о них даже не подозревает. Гм… нам бы ее способности пригодились, правда?

Ньялсага посмотрел на собаку.

— Но, Лукерья, людей мы в наши проблемы не впутываем: ничем хорошим для смертных это не кончится. Так что…

Он пододвинул к себе ежедневник.

— Давай-ка займемся делом…

…На самом деле, ежедневник в синей парусиновой обложке был не чем иным, как книгой заклинаний. Ньялсага называл ее «походной», потому что она всегда находилась во внутреннем кармане его кожаной куртки. Существовала, конечно, и основная книга — но она хранилась в укромном месте, надежно защищенном магией от пожаров, воров и прочих неприятностей и никогда этого самого укромного места не покидала.

Так поступали все маги-заклинатели, так поступал и Ньялсага. У каждого из них имелось две-три «походных» книги: туда записывались заклинания, которыми приходилось пользоваться чаще всего. Разумеется, большинство магических формул чародеи зубрили наизусть, но ведь всего упомнить невозможно!

К тому же, каждый уважающий себя заклинатель постоянно работал над заклятьями, корректируя их и подгоняя под постоянно изменяющиеся обстоятельства: мир менялся, и магия должна была меняться вместе с ним. В основной книге имелись тексты, написанные на языке столь древнем, что помнили их только те, кто видел рождение солнца, но что толку было в тех заклятьях? Древняя магия больше не отражала сути. С помощью старых заклинаний можно было разве что вызвать какого-нибудь допотопного демона или древнее божество, которое вряд ли обрадовались бы такому беспокойству. Потому-то Ньялсага и корпел над заклинаниями, изменял их, составлял новые формулы и размышлял над текстами — думалось в кофейне «Последний белый слон» куда как хорошо. То, что в синий ежедневник мог заглянуть кто-нибудь любопытный, его совершенно не волновало: для человека, далекого от магии, слова заклинаний оставались всего лишь ничего не значащей тарабарщиной.